9

Дни совсем перепутались.

Мы летали как всегда, но я перестал различать это лето по названиям

городов, или по выручке от нашей работы. Я начал делить это лето по тому,

чему я научился, по разговорам, которые мы вели, когда работа заканчивалась,

по чудесам, происходившим время от времени до тех пор, пока я наконец не

узнал что они - вовсе не чудеса.

 

Представь себе образ

прекрасной

справедливой и совершенной

Вселенной

 

однажды прочитал я в "Справочнике Мессии"

 

А затем поверь только в одно:

Абсолют уже создал ее в Своем воображении

и получше,

чем смог это сделать

ты.

 

10

День выдался спокойный... лишь изредка появлялись пассажиры. А в

перерывах между полетами я учился разгонять облака.

Раньше я был летчиком-инструктором, и я знаю, что ученики всегда самые

простые вещи делают невероятно сложными; я это прекрасно знаю, и вот я снова

стал учеником, яростно хмурюсь и сверлю взглядом тучи. Мне для начала бы

побольше теории, а потом практики. Шимода улегся под крылом "Флита" и делает

вид, что спит. Я тихонько пнул его в руку, и он открыл глаза.

"Я не могу", - сказал я.

"Нет, можешь", - сказал он и снова закрыл глаза.

"Дон, но я пытался. И в тот самый момент, когда я думаю, что что-то

начинает получаться, туча возвращается и начинает раздуваться еще больше

прежнего".

Он тяжко вздохнул и сел. "Выбери мне облако. И, пожалуйста, поменьше".

Я выбрал самую здоровую и мрачную тучу на небе, высотой не меньше

километра, облако клубящегося дыма, вырвавшегося из преисподней. "Та, что

над силосной башней, вон там", - указал я. "Та самая, что начала чернеть".

Он молча взглянул на меня. "За что ты меня так ненавидишь?"

"Все потому, что я люблю тебя, Дон", - улыбнулся я. "Тебе не стоит

размениваться на пустяки. Но если не нравится эта, я выберу что-нибудь

поменьше..."

Он еще раз тяжко вздохнул и снова посмотрел на небо. "Я попытаюсь. Ну,

которая?"

Я глянул в высь. Туча, это чудовище, принесшее миллионы тонн дождя,

исчезла; на ее месте осталась лишь неровная дырка, в которой сияло голубое

небо.

"Вот это да", - тихо пробормотал я.

"Если уж взялся за дело..." - процитировал он. "Нет, хоть мне и

хотелось бы принять все те восхваления, которые ты мне столь безмерно

воздаешь, я должен чистосердечно признаться тебе: это очень просто".

Он указал мне на малюсенькое облачко, висящее над головой. "Вот. Теперь

твоя очередь. Готов? Давай".

Я уставился на эту дымку, а она глянула на меня. Я попытался

представить, что облако исчезло, представил себе вместо него пустое место,

мысленно изжарил его тепловыми лучами, приказал ему исчезнуть и появиться

где-нибудь там, подальше. Прошла минута, пять, семь, и медленно-медленно оно

наконец исчезло.

"Ты не очень-то скор?" - спросил он.

"Но это у меня вышло впервые! Я только начинаю! Наперекор

невозможному... ладно, невероятному, а ты вместо похвалы говоришь, что я не

очень-то скор. Я - просто молодец, ты это сам знаешь".

"Поразительно. Ты был к нему так привязан, а оно все же исчезло".

"Привязан! Да я колошматил эту тучу всем, чем только мог! Шаровые

молнии, лазерные лучи, пылесосы, размером с гору..."

"Отрицательная привязанность, Ричард. Если ты действительно хочешь,

чтобы облако исчезло из твоей жизни, тебе ни к чему разводить вокруг этого

столько шуму. Тебе надо лишь расслабиться и убрать его из своих мыслей. Вот

и все".

 

Облако не знает,

почему оно движется именно в этом

направлении и именно с этой

скоростью,

 

- вот, что было написано в книге

 

 

Оно чувствует лишь побуждение... вот куда

надо плыть сейчас. Но небо знает,

куда и зачем плывут облака

и какая картина ими пишется,

и ты, тоже, это узнаешь, когда

поднимешься достаточно высоко,

чтобы взглянуть за

 

горизонт.

 

 

 

11

 

 

 

Каждая мечта

тебе дается

вместе с силами,

необходимыми для ее осуществления.

Однако,

тебе, возможно,

придется ради этого потрудиться.

 

 

Мы приземлились на огромном пастбище неподалеку от небольшого пруда,

вдали от городов, где-то на границе штатов Иллинойса и Индианы. Никаких

пассажиров, устроим себе выходной, думал я.

"Послушай", - сказал он. "Впрочем, нет. Просто спокойно стой там и

смотри. То, что ты сейчас увидишь вовсе не чудо. Почитай учебник физики...

даже ребенок может ходить по воде".

Он повернулся и, словно не замечая, что там была вода, на несколько

метров отошел от берега, шагая по поверхности пруда. Это выглядело так,

будто пруд на самом деле был лишь миражом, родившимся в жаркий полдень над

каменной твердыней. Он крепко стоял на поверхности, ни брызги, ни волны не

заливали его летные ботинки.

"Давай", - сказал он, - "иди сюда".

Я видел это своими глазами. Это было возможно - ведь он стоял на воде,

вот и я пошел к нему. Было такое ощущение, что иду по прозрачному голубому

линолеуму, и я рассмеялся.

"Дональд, что ты со мной делаешь?"

"Я всего лишь показываю тебе то, чему все учатся рано или поздно", -

сказал он, - "вот теперь ты и сам можешь".

"Но я..."

"Слушай. Вода может быть твердой", - он топнул ногой, и звук был такой,

словно под ним был камень, - "а может и не быть". Он снова топнул и обрызгал

нас с ног до головы. "Почувствовал? Попробуй сам".

Как быстро мы привыкаем к чудесам! Не прошло и минуты, как я начал

думать, что хождение по воде возможно, естественно и... вообще, что тут

такого?

"Но если вода сейчас твердая, как мы можем ее пить?"

"Так же как и ходить по ней, Ричард. Она не твердая, и не жидкая. Ты и

я, сами решаем, какой она будет для нас. Если ты хочешь, чтобы вода была

жидкой, думай, что она жидкая, поступай так, будто она жидкая, пей ее. Если

хочешь, чтобы она стала воздухом, действуй так, будто она - воздух, дыши ею.

Попробуй".

Может, это связано с присутствием столь продвинутого существа, подумал

я. Может, таким вещам позволительно происходить в определенном радиусе,

скажем, метров пятнадцать вокруг них...

Я встал на колени и засунул руку в пруд. Жидкость. Затем я лег на его

поверхность, погрузил голову в синеву и, исполненный веры, сделал вдох.

Казалось, что я дышу теплым жидким кислородом, дышалось легко и свободно. Я

сел и вопросительно посмотрел на него, ожидая, что он без слов поймет то,

что вертелось у меня в голове.

"Говори", - приказал он.

"Зачем мне говорить вслух?"

"Потому, что то, что ты хочешь сказать, точнее выразить словами.

Говори".

"Если мы можем ходить по воде, дышать ею и пить ее, почему мы не можем

то же самое делать и с землей?"

"Правильно. Молодец. Смотри..."

Он легко подошел к берегу, будто шагал по нарисованному озеру. Но в тот

момент, когда его ноги ступили на прибрежный песок, он начал погружаться и,

сделав несколько шагов, ушел по плечи в землю, покрытую травой. Казалось,

что пруд неожиданно превратился в остров, а земля вокруг стала морем. Он

немного поплавал в пастбище, плескаясь и поднимая темные жирные брызги,

затем поплавал на самой его поверхности, а потом встал и пошел по нему.

Неожиданно, я увидел чудо - человек шел по земле!

Я, стоя на пруду, зааплодировал ему. Он поклонился и зааплодировал мне.

Я подошел к краю пруда, подумал, что земля жидкая и тронул ее носком

ботинка. По траве кругами пошли волны. Насколько здесь глубока земля? Чуть

было не спросил я вслух. Земля будет настолько глубока, насколько я сам

решу. Полметра, решил я, она будет глубиной полметра, и я перейду ее вброд.

Я уверенно ступил на берег и тут же провалился с головой. Под землей

было черно и страшно, затаив дыхание, я рванулся на поверхность, стараясь

ухватиться за твердую воду, уцепиться за край пруда.

Он сидел на траве и хохотал.

"Ты - блестящий ученик, знаешь?"

"Никакой я тебе не ученик! Вытащи меня отсюда".

"Сам вылазь".

Я перестал барахтаться. Я представлю землю твердой и смогу легко из нее

вылезти. Я представил ее твердой и вылез... с ног до головы измазанный

черной грязью.

"Ну, парень, и перемазался же ты!"

На его голубой рубашке и ждинсах не было ни пылинки, ни пятнышка.

"А-а-а!" Я начал вытряхивать землю из волос и ушей. Наконец я бросил

бумажник на траву, вошел в жидкую воду и начал чиститься традиционным

влажным способом.

"Я знаю, есть и лучший способ чистки".

"Да, есть способ сделать это побыстрее".

"Уж пожалуйста не рассказывай мне о нем. Сиди там и хохочи, а я уж

как-нибудь сам до него додумаюсь".

"О'кей".

В конце концов, громко хлюпая ботинками, я побрел к самолету,

переоделся и развесил мокрую одежду сушиться на стяжках крыльев.

"Ричард, не забудь то, что ты сделал сегодня. Очень легко забыть те

моменты, когда ты понимал мир, и потом решить, что это был просто сон или

чудо. Ничто хорошее - не чудо, ничто прекрасное - не сон".

"Ты сам сказал, что мир - это сон, и он прекрасен, иногда. Закат.

Облака. Небо".

"Нет. Их образ - это сон. Красота реальна. Ты чувствуешь разницу?"

Я кивнул, почти понимая его. Позже я украдкой глянул в "Справочник

Мессии".

 

 

 

Мир -

это твоя ученическая тетрадка, страницы,

на которых ты решаешь задачки.

Он нереален,

хоть ты и можешь выразить в нем реальность,

если пожелаешь.

Ты также

волен писать чепуху,

или ложь, или вырывать

страницы.

 

 

 

12

 

 

 

 

Истинный

первородный грех заключается в

ограничении Абсолюта.

 

Не делай этого.

 

 

 

 

Был свежий теплый полдень, ливень ненадолго прекратился, и тротуары, по

которым мы шагали из города к самолетам, были все еще мокрыми.

"Ты ведь можешь проходить сквозь стены, да, Дон?"

"Нет".

"Когда ты говоришь "нет", а я знаю, что на самом деле можешь, это

означает, что тебе не нравится, как я сформулировал вопрос".

"Мы крайне наблюдательны", - сказал он.

"Все дело в "проходить" или в "стенах"?"

"Да, но не только. Твой вопрос предполагает, что я существую в одном

ограниченном пространстве-времени и перемещаюсь в другое пространство-время.

Сегодня у меня нет желания соглашаться с твоими ложными предположениями обо

мне".

Я нахмурился. Он знал, о чем я спрашивал. Почему бы ему не ответить

просто на мой вопрос и дать мне возможность узнать, как он это делает?

"Этим я пытаюсь помочь тебе поточнее формулировать свои мысли", -

сказал он мягко.

"Ну ладно. Ты можешь сделать так, чтобы казалось, что ты можешь пройти

сквозь стену. Так лучше?"

"Да, лучше. Но, если ты желаешь быть точным..."

"Не подсказывай мне. Я знаю, как сказать то, что я хочу. Вот мой

вопрос. Каким образом ты можешь переместить иллюзию ограниченного чувства

личности, выраженного в этом представлении пространственно-временного

континуума, как твое "тело", через иллюзию материальной преграды под

названием "стена"?"

"Прекрасно!" - одобрил он. "Когда ты правильно задаешь вопрос, он сам

отвечает на себя, не так ли?"

"Нет. Этот вопрос не ответил сам на себя. Как ты проходишь сквозь

стены?"

"РИЧАРД! Ты был почти у цели, а затем все испортил! Я не могу проходить

сквозь стены... когда ты говоришь это, ты допускаешь существование вещей,

которых я вовсе не допускаю, а если и я начну думать так же, как и ты, то

ответ будет: я не могу".

"Но так сложно, Дон, выражать все очень точно. Разве ты не знаешь, что

я хочу сказать?"

"И от того, что что-то очень сложно, ты не пытаешься это сделать?

Научиться ходить вначале тоже было тяжело, но ты позанимался этим, и теперь,

глядя на тебя, может показаться, что это вовсе нетрудно".

Я вздохнул. "Да. Ладно. Забудь об этом вопросе.

"Я о нем забуду. Но у меня есть вопрос к тебе, а ты можешь?" Он глянул

на меня с таким видом, будто ему было на это совершенно наплевать.

"Итак, ты говоришь, что тело - это иллюзия, и стена - это иллюзия, но

личность реальна, и ее нельзя остановить никакими иллюзиями".

"Не я это говорю. Это ты сам сказал".

"Но это так".

"Естественно", - подтвердил он.

"И как ты это делаешь?"

"Ричард, тебе не надо ничего делать. Ты представляешь, что это уже

сделано, вот и все".

"Надо же, как все просто".

"Как научиться ходить. Потом ты начинаешь удивляться, что в этом было

такого сложного".

"Дон, но проходить сквозь стены для меня сейчас совсем несложно; это

просто невозможно".

"Ты, наверное, думаешь, что если повторишь

"невозможно-невозможно-невозможно" тысячу раз, то все сложное для тебя вдруг

станет простым?"

"Прости. Это возможно, и я сделаю это, когда придет время мне это

сделать".

"Поглядите только на него, он ходит по воде, яко по суху, и опускает

руки от того, что не проходит сквозь стены".

"Но то было просто, а это..."

"Утверждая, что ты чего-то не можешь, ты лишаешься всемогущества", -

пропел он. "Не ты ли неделю назад плавал в земле?"

"Ну плавал".

"А разве стена, это не просто вертикальная земля? Разве тебе так уж

важно, как расположена иллюзия? Горизонтальные иллюзии легко преодолеть, а

вертикальные нет?"

"Мне кажется, я начинаю наконец понимать тебя, Дон".

Он посмотрел на меня и улыбнулся. "Как только ты поймешь меня, придет

пора оставить тебя на время наедине с самим собой".

На окраине городка стояло большое хранилище зерна и силоса, построенное

из оранжевого кирпича. Казалось, что он решил вернуться к самолетам другой

дорогой и свернул в какой-то переулок, чтобы срезать путь. Для этого надо

было пройти сквозь кирпичную стену. Он круто повернул направо, вошел в стену

и пропал из виду. Теперь я думаю, что, если бы сразу же повернул за ним, я

бы тоже смог пройти сквозь нее. Но я просто остановился на тротуаре и

посмотрел на место, где он только что был. Затем я коснулся рукой стены, она

была из твердого кирпича.

"Когда-нибудь, Дональд", - сказал я, - "когда-нибудь...", и в

одиночестве пошел кружным путем к самолетам.

 

"Дональд", - сказал я, когда добрался до поля. "Я пришел к выводу, что

ты просто не живешь в этом мире".

Он удивленно посмотрел на меня с крыла своего самолета, где он учился

заливать бензин в бак. "Конечно нет. Можешь ли ты мне назвать кого-нибудь,

кто живет в нем?"

"Что ты хочешь этим сказать, могу ли я назвать кого-нибудь, кто живет?

Я! Я живу в этом мире!"

"Превосходно", - похвалил он, как будто мне удалось самостоятельно

раскрыть страшную тайну. "Напомни потом, что сегодня я угощаю тебя обедом. Я

просто поражен, что ты умеешь постоянно учиться".

Это сбило меня с толку. Он говорил без сарказма и иронии; он был

абсолютно серьезен. "Что ты хочешь сказать? Конечно же я живу в этом мире. Я

и еще примерно четыре миллиарда человек. Это ты..."

"О, боже, Ричард! Ты серьезно! Обед отменяется. Никаких бифштексов,

никаких салатов, ничего! Я-то думал, что ты овладел главным знанием". Он

замолчал и посмотрел на меня с сожалением. "Ты уверен в этом. Ты живешь в

том же мире, что и, например, биржевой маклер, да? И твоя жизнь, как мне

кажется, только что круто изменилась из-за новой политики Биржевого комитета

- от перераспределения министерских портфелей с пятидесятипроцентной потерей

вложений для держателей акций? Ты живешь в том же мире, что и

шахматист-профессионал? Нью-Йоркский открытый турнир начинается на этой

неделе. Петросян, Фишер и Браун сражаются за приз в полмиллиона долларов.

Что же ты тогда делаешь на этом поле в Мейленде, штат Огайо? Ты и твой

биплан, "Флит", выпуска 1929 года, здесь, на фермерском поле, и для тебя нет

ничего важнее, чем разрешение использовать это поле для полетов, люди,

желающие покататься на самолете, постоянный ремонт мотора и то, чтобы, не

дай бог, не пошел град... Сколько же, по твоему, человек живет в твоем мире?

Так ты стоишь там, на земле, и серьезно утверждаешь, что четыре миллиарда

живут не в четырех миллиардах разных миров, ты серьезно собрался это мне

доказать?" - он так быстро говорил, что начал задыхаться.

"А я уже прямо чувствовал, как картошка тает на языке", - сказал я.

"Очень жаль. Очень хотелось мне тебя угостить. Но с этим все, лучше и

не вспоминать".

И хоть тогда я в последний раз обвинил его в ом, что он не живет в этом

мире, прошло еще много времени, прежде чем я понял слова, на которых

открылась книжка:

 

 

 

Если

ты немного

потренируешься, живя как придуманный

персонаж,

ты поймешь, что придуманные герои

иногда более реальны, чем

люди, имеющие тело

и бьющееся

сердце.

 

 

13

 

 

Твой

эгоизм - это

мерило искренности

твоего желания быть самим собой.

 

 

Прислушивайся к его советам

внимательно.

 

 

 

"Мы все свободны делать то, что мы хотим", - сказал он той ночью. "Ведь

это так просто, ясно и понятно. Вот великий путь к управлению Вселенной".

"Да, почти. Ты забыл об очень важной детали", - уточнил я.

"Какой же?"

"Мы все свободны делать то, что хотим, пока мы не вредим кому-либо", -

напомнил я. "Я знаю, что ты хотел это сказать, но следует говорить вслух то,

что имеешь в виду".

В темноте внезапно что-то зашуршало, и я быстро взглянул на него. "Ты

слышал?"

"Да. Похоже там кто-то есть..." Он поднялся и ушел в темноту. Внезапно

он засмеялся и произнес имя, которое я не расслышал. "Все нормально", -

сказал он, - "нет, мы будем рады тебе... зачем тут стоять... пойдем, мы тебе

действительно рады..."

Незнакомец отвечал с сильным акцентом, что-то похожее на румынский.

"Спасибо. Мне бы не хотелось вторгаться в вашу компанию.

Вид человека, которого он привел с собой к костру, как бы это сказать,

был несколько неожиданным для ночной поры в этих краях. В его облике было

что-то волчье, пугающее. Гладко выбритый мужчина небольшого роста, одет в

вечерний костюм и черную накидку с красной атласной подкладкой, на свету он

чувствовал себя неуютно.

"Я проходил мимо", - бормотал он. "Полем короче идти до моего дома..."

"Да ну..." - Шимода не верил этому человеку, знал, что он врет, и в то

же время изо всех сил сдерживался, чтобы не расхохотаться. Я надеялся, что

тоже вскоре все пойму.

"Устраивайтесь поудобнее", - предложил я. "Можем ли мы чем-нибудь

помочь?" На самом деле у меня не было такого уж сильного желания помогать

ему, но он так ежился, что мне хотелось, чтобы он хоть немного расслабился,

если конечно сможет.

Он посмотрел на меня с отчаянной улыбкой, от которой я похолодел. "Да,

вы можете помочь мне. Мне это крайне необходимо, иначе бы я не попросил.

Можно я попью вашей крови? Совсем чуть-чуть? Это моя пища; мне нужна

человеческая кровь..."

Может быть во всем виноват акцент, он знал английский не так уж хорошо,

или я не понял его слов, но я вскочил на ноги быстрее, чем когда-либо за

много последних лет, подняв в воздух целую тучу соломинок.

Он отступил. Обычно я безобиден, но я не так уж мал, и, возможно, вид у

меня был угрожающим. Он отвернулся. "Сэр, простите меня! Простите.

Пожалуйста, забудьте, что я говорил что-то о крови! Но понимаете..."

"Что вы там такое бормочите?" - от испуга мой голос звучал очень

яростно. "Какого черта вам надо, мистер? Я не знаю, кто вы такой, может вы

вроде вам..."

Шимода оборвал меня до того, как я смог закончить это слово. "Ричард,

наш гость говорил, а ты его перебил. Пожалуйста, продолжайте, сэр; мой друг

несколько нетерпелив".

"Дональд", - сказал я, - "этот тип..."

"Успокойся!"

Это настолько удивило меня, что я успокоился и с некоторым страхом

вопросительно посмотрел на незнакомца, вытащенного из родной ему темноты на

свет нашего костра.

"Пожалуйста, поймите меня. Я не виноват, что родился вампиром. Не

повезло. У меня мало друзей. Но мне необходимо немного свежей крови каждую

ночь, или я чувствую страшную боль, а если не достать ее дольше, то я не

могу жить! Пожалуйста, мне будет очень плохо, - я умру - если вы не

разрешите мне попить вашей крови... совсем немного, мне больше пол-литра и

не надо..." Он сделал шаг вперед, облизываясь, думая, что Шимода каким-то

образом руководит мной и заставит меня подчиниться.

"Еще один шаг, и кровь обязательно будет. Мистер, если вы только

прикоснетесь ко мне, вы умрете..." Я бы не убил его, но я очень хотел

связать его, для начала, и уж потом продолжить наш разговор.

Он, должно быть, поверил мне, поскольку он остановился и вздохнул. А

затем, повернулся к Шимоде. "Ты доказал, что хотел?"

"Я думаю, да. Спасибо".

Вампир посмотрел на меня, улыбнулся, полностью расслабившись. Он

наслаждался, как актер на сцене, когда представление закончилось. "Я не буду

пить твою кровь, Ричард", - сказал он дружелюбно, на прекрасном английском и

совсем без акцента. Прямо у меня на глазах он начал таять в воздухе, как

будто внутри него выключился свет... через пять секунд он исчез.

Шимода опять подсел к костру.

"Я очень рад, что ты только пугал его!"

Я все еще дрожал от избытка адреналина в крови, готовый к схватке с

монстром. "Дон, я не уверен, что я гожусь для этого. Может ты лучше

расскажешь мне, что тут происходит. Например, что... это было?"

"Это был вампир из Трансильвании", - сказал он с еще большим акцентом,

чем говорило то чудище. "Или, если быть точным, это была мыслеформа вампира

из Трансильвании. Если ты когда-нибудь захочешь рассказать о чем-нибудь, а

тебе покажется, что тебя не слушают, сотвори им небольшую мыслеформочку,

чтобы проиллюстрировать то, что ты хочешь сказать. Тебе кажется, что я

перестарался, эта накидка, клыки, акцент? Он слишком сильно тебя напугал?"

"Накидка была первоклассная, Дон. Но он был уж больно стереотипен, даже

слишком... Мне вовсе было не страшно".

Он вздохнул. "Ну ладно. Но ты, по крайней мере, понял, о чем я говорил,

и это главное".

"О чем ты говорил?"

"Ричард, когда ты так яростно набросился на моего вампира, ты поступал

так, как ты сам того хотел, несмотря на то, что ты думал, что это повредит

кому-то. Он даже сказал тебе, что ему будет плохо, если..."

"Он собирался напиться моей крови!"

"Что мы делаем всякий раз, когда говорим людям, что нам будет плохо,

если они не поступят, как мы этого хотим".

Я надолго замолчал, обдумывая все это. Мне всегда казалось, что мы

свободны поступать, как пожелаем, если это не вредит кому-нибудь, но это не

подходило. Чего-то не хватало.

"Тебя сбивает с толку", - подсказал он, - "общепринятая трактовка,

которая на самом деле невозможна. Это слова "вредит кому-нибудь". Мы сами

всегда выбираем, повредит нам это или нет. Решаем мы. И никто иной. Говорил

ведь тебе мой вампир, что ему будет плохо, если ты не разрешишь ему напиться

кровушки. Это его решение, что ему будет плохо, это его выбор. А то, что ты

делаешь по отношению к этому - есть твое решение, твой выбор: дать ему

напиться твоей крови; не обращать внимания; связать его; проткнуть ему

сердце осиновым колом. Если ему не понравится осиновый кол, он свободен

защищаться любым способом, по своему желанию. И каждую секунду жизнь ставит

тебя перед новым выбором".

"Если посмотреть на это с такой точки зрения..."

"Слушай", - сказал он, - "это очень важно. Мы все. Свободны. Поступать.

Так. Как. Мы того захотим".

 

14

 

 

 

В твоей жизни,

все люди появляются, и все события происходят

только потому, что ты

их туда притянул.

 

 

 

И то, что ты

сделаешь с ними дальше,

ты выбираешь сам.

 

 

 

"Дон, разве тебе никогда не бывает одиноко?" - мы сидели в кафе, в

городке Раперсон, штат Огайо, когда мне пришло в голову спросить его об

этом.

"Я удивлен, что ты..."

"Тихо", - сказал я, - "я еще не закончил свой вопрос. Разве тебе

никогда-никогда не бывает хоть чуть-чуть одиноко?"

"А что ты..."

"Подожди. Все эти люди, мы видим их всего несколько минут. Но иногда в

толпе мелькнет лицо, появится прекрасная незнакомка, в глазах которой

сверкают звезды, и мне хочется остаться и сказать ей: "Привет!", побыть в

одном месте, просто отдохнуть от скитаний. Но вот десять минут в воздухе

позади, если она вообще отважится на полет, и она исчезает навсегда, а на

следующий день я улетаю в Борбайвиль и уже больше никогда ее не увижу. Мне

одиноко. Но я думаю, что не смогу найти друзей, готовых к многолетней

дружбе, если я сам не такой".

Он молчал.

"Или смогу?"

"Мне уже можно говорить?"

"Сейчас, да". Гамбургеры в этом кафе были до половины завернуты в

тонкую пергаментную бумагу, и когда начинаешь их разворачивать, из нее

сыпятся зерна кунжута, зачем их только положили? Но гамбургеры были хороши.

Он некоторое время молча ел, и я принялся жевать, думая о том, что он

скажет.

"Понимаешь, Ричард, мы - магниты. Нет, не так. Мы - железо, а вокруг

нас обмотка из медной проволоки, и мы можем намагнититься, когда захотим.

Пропуская наше внутреннее напряжение через провод, мы можем притянуть все,

что захотим. Магниту все равно, как он работает. Он такой, какой есть, и по

своей природе, он одни вещи притягивает, а другие нет".

Я съел ломтик жареной картошки и строго глянул на него. "Ты забыл

сказать об одном

, как мне это сделать?"

"Тебе не надо ничего делать. Космический Закон, помнишь? Все подобное

взаимопритягивается. Просто будь самим собой, спокойным, светлым и мудрым.

…Все происходит автоматически. Когда мы выражаем в этом мире самих себя,

ежеминутно спрашивая: действительно ли я хочу это сделать? и совершаем

поступки,

только если ответом будет искреннее "Да", - автоматически это

отводит от нас тех, кто не может ничему от нас научиться и притягивает тех,

кто может, а также тех, у кого есть чему поучиться нам"…

"Но в это надо очень сильно верить, а пока все это случится бывает так

одиноко".

Он странно посмотрел на меня. "Вера тут ни при чем. Никакой веры не

надо. Необходимо лишь воображение". Он расчистил стол, отодвинув тарелку с

картошкой, соль, кетчуп, вилки, ножи, и мне стало любопытно, что же

произойдет, что материализуется тут, прямо у меня на глазах.

"Если у тебя воображение с это кунжутное зернышко", - сказал он, для

наглядности бросив в центр опустевшего стола настоящее зернышко, - "для тебя

нет ничего невозможного".

Я посмотрел вначале на зернышко, а потом на него. "Вот хорошо, если бы

вы, Мессии, собрались бы как-нибудь вместе и договорились о чем-нибудь

одном. Я-то думал, что если весь мир ополчается против меня, надо уповать на

веру".

"Нет. В свое время я хотел исправить эту ошибку, но это оказалось не

так-то просто. Две тысячи, пять тысяч лет назад, они еще не придумали слово

"воображение", поэтому слово "вера" - это лучшее, что в те времена Мессии

могли предложить толпам своих последователей, жаждавших святости. Кроме

того, тогда не было кунжута".

Я знал наверняка, что кунжут тогда был, но пропустил эту наглую ложь

мимо ушей. "Так я должен представить себе, что я намагничиваюсь? Мне надо

представить, как некая мудрая мистическая красавица возникает в толпе наших

пассажиров на поле в Таррагоне, штат Иллинойс? Я могу это сделать, но на

этом все и закончится, все останется только в моем воображении".

Он беспомощно глянул на небеса, представленные в данный момент жестяным

потолком с неоновой рекламой кафе "Эм и Эдна". "Просто в твоем воображении?

Ну конечно, это твое воображение! Весь этот мир - лишь твое воображение,

разве ты забыл? "Где твои мысли, там твой опыт; Как человек думает, такой он

и есть; То, чего я боялся, со мной и случилось; Мыслетворчество - хорошая

работа и полноценный отдых; Быть самим собой - лучший способ найти верных

друзей". Твое воображение вовсе не меняет Абсолюта, и совершенно не влияет

на истинную реальность. Но мы говорим о кино-мирах и кино-жизнях, где каждое

мгновение иллюзорно и соткано из воображения. Все это сны, наполненные

символами, которые мы, спящие наяву, вызываем в нашем воображении".

Он положил нож и вилку на одну линию, будто строил мост от себя ко мне.

"Тебе интересно, о чем говорят твои сны? Также точно ты смотришь и на вещи,

окружающие тебя наяву, и задаешься вопросом, о чем говорят они? Ты и твои

самолеты, куда ни глянь, ты везде видишь их".

"Пожалуй, верно". Я мечтал о том, чтобы он хоть немного сбавил темп и

перестал заваливать меня всем этим так сразу; тяжко поглощать новые

представления с такой бешеной скоростью.

"Что означает для тебя сон, в котором ты видишь самолеты?"

"Свободу. Когда мне снятся самолеты, я ухожу от гнета реальности в

полет и чувствую себя совершенно свободным".

"Насколько четко ты хочешь это ощутить? Сон наяву - это то же самое, ты

освободишься от всего, что привязывает тебя: рутины, властей, скуки, земного

притяжения. Ты пока не смог еще осознать, что ты уже свободен, что ты всегда

был свободен. А если у тебя воображение размером с несколько кунжутных

зерен... считай, что ты всемогущий волшебник, творящий свою собственную

сказочную жизнь. Лишь воображение! Ну и сказал же ты!"

Официантка, протиравшая тарелки, время от времени странно поглядывала

на него - кто он такой, чтобы говорить такие вещи?

"Поэтому тебе никогда не бывает одиноко, Дон?" - спросил я.

"Если я сам этого не захочу. У меня есть друзья, в других измерениях,

которые навещают меня время от времени. Да и у тебя они есть".

"Нет. Я имею в виду это измерение, этот воображаемый мир. Покажи, мне

что ты имеешь в виду, яви мне махонькое чудо такого магнита... Я очень хочу

этому научиться".

"Это ты мне покажи", - сказал он. "Чтобы что-то пришло в твою жизнь,

тебе надо представить, что оно уже там".

"Вроде чего? Вроде моей прекрасной незнакомки?"

"Да что угодно. Незнакомку потом. Для начала, что-нибудь попроще".

"Начинать прямо сейчас?"

"Да".

"Отлично... Голубое перо".

Он удивленно посмотрел на меня, ничего не понимая. "Ричард, какое

голубое перо?"

"Ты же сказал, что угодно, кроме незнакомки, что-нибудь помельче".

Он пожал плечами. "Прекрасно. Пусть будет голубое перо. Представь себе

это перо. Увидь его - каждую черточку, края, кончик, хвостик, пушок около

основания. Всего лишь на минуту. Этого хватит".

Я на минуту закрыл глаза, и перед моим внутренним взором предстал

четкий образ. Небольшое, по краям ярко-голубой цвет переходит в серебристый.

Сияющее перо, плывущее во тьме.

"Если хочешь, окружи его золотистым сиянием. Обычно его используют при

лечении, чтобы материализовать процесс, но оно помогает и при магнетизации".

Я окружил мое перо золотистым сиянием.

"Сделал".

"Отлично. Глаза можешь открыть".

Я открыл глаза. "Где мое перо?"

"Если ты его четко вообразил, в данный момент оно уже пулей летит тебе

навстречу".

"Мое перо? Пулей?"

"В переносном смысле, Ричард".

Весь день я ждал, когда же появится это перо, но все напрасно. И только

вечером, за плотным ужином из бутерброда с индейкой, я наконец увидел его.

Рисунок и маленькая подпись на молочном пакете: "Упаковано компанией

"Голубое перо", г. Брайон, штат Огайо".

"Дон! Мое перо!"

Он посмотрел и пожал плечами. "Я думал, что ты хочешь настоящее перо".

"Новичку любое подойдет, ведь правда?"

"А ты представлял себе только само перо, или то, что ты держишь его в

руке?"

"Только само перо".

"Тогда все ясно. Если ты хочешь быть вместе с тем, что притягиваешь,

тебе надо и себя ввести в эту картинку. Прости, что забыл тебе об этом

сказать".

Мне стало немножко не по себе. Все получилось! Я впервые сознательно

притянул в свою жизнь нечто!

"Сегодня перо", - заявил я, - "завтра весь мир!"

"Будь осторожен, Ричард", - предупредил он, - "а то можешь очень

пожалеть".

 

 

15

 

Истина,

которую ты

изрекаешь, не имеет ни прошлого,

ни будущего.

 

Она просто есть,

и этого для нее

вполне достаточно.

 

 

 

Я лежал на спине под моим самолетом, вытирая масло с нижней части

фюзеляжа. Почему-то сейчас из двигателя масла стало подтекать меньше, чем

прежде. Шимода прокатил одного пассажира, а потом подошел и сел на траву

рядом со мной.

"Ричард, как ты можешь надеяться поразить мир, если все кругом

работают, чтобы заработать себе на кусок хлеба, а ты целыми днями лишь

совершенно безответственно летаешь на своем захудалом бипланчике и катаешь

пассажиров?" Он снова проверял меня. "На этот вопрос тебе придется отвечать

не раз".

"Пожалуйста, Дональд. Во-первых: Я существую вовсе не для того, чтобы

чем-то поразить этот мир. Я существую для того, чтобы быть счастливым в этой

жизни".

"Отлично. А во-вторых?"

"Во-вторых: Для того, чтобы заработать себе на хлеб насущный, каждый

волен делать то, что ему хочется. В-третьих: Ответственность - это

способность отвечать за что-то, за тот образ жизни, который мы выбираем

сами. И есть лишь один человек, перед которым мы должны держать ответ, и,

конечно же, это..."

"Мы сами", - закончил за меня Дон вместо воображаемой толпы искателей

истины, незримо рассевшихся на траве вокруг нас.

"Человеку вовсе нет нужды держать ответ даже перед самим собой, если

ему это не нравится... в безответственности нет ничего плохого. Но

большинству из нас интересней знать, почему мы поступаем так, а не иначе,

почему мы делаем именно такой выбор - любуемся ли мы птицами в лесу,

наступаем ли на муравья, или работаем ради денег, делая совсем не то, что

нам хочется". Я поморщился. "Похоже получилось длинновато".

Он кивнул. "Даже слишком".

"Ладно... Как ты хочешь поразить мир..." Я закончил работу и удобно

устроился в тени под крылом. "А как насчет: "Я разрешаю миру жить, как ему

хочется, и я разрешаю себе жить, как я сам того хочу".

Он расплылся в счастливой улыбке, явно гордясь мною.

"Ответ достойный истинного мессии! Просто, ясно, легко запоминается и

непонятно до тех пор, пока не поразмыслишь на досуге".

"Задай еще вопрос". Какое же наслаждение наблюдать за работой

собственной головы, решающей мировые проблемы.

"Учитель", - сказал он. "Я жажду любви, я добр, я делаю другим то, что

хотел бы получить от них, но, все равно, у меня нет друзей, я совсем одинок.

Ну, что ты ответишь на это?"

"Понятия не имею", - ответил я. "Ни малейшего".

"ЧТО?"

"Это просто шутка, чтобы оживить компанию. Просто безобидная смена

темы".

"Оживляя компанию, Ричард, будь очень осторожен. Ведь проблемы, с

которыми люди к тебе приходят, им вовсе не кажутся забавными шутками, если,

конечно, они не успели еще далеко уйти в духовном развитии, а те, кто уже

ушел достаточно далеко, знают, что они сами себе Мессии. Тебе даются ответы,

так что потрудись произнести их вслух. Попробуй только побаловаться с этим

"Понятия не имею", и увидишь, сколько секунд толпе потребуется, чтобы

поджарить такого шутника на костре".

Я гордо выпятил грудь. "Страждущий, ты пришел ко мне за ответом, так

внемли: Золотое Правило неприменимо. Что, если бы ты встретил мазохиста,

воздающего окружающим то, что ему хотелось бы получить от них? Или человека,

почитающего Бога-Крокодила, мечтающего лишь о высочайшей чести быть

брошенным ему на съедение? Даже тот самый Добрый Самаритянин, с которого все

и пошло... С чего он взял, что человек, лежащий на обочине, хотел, чтобы его

раны омыли и залечили? А может, преодолением этого испытания он хотел

излечиться духовно? Лежал себе в пыли и тихо наслаждался".

Мне казалось, что я говорю очень убедительно.

"Даже если изменить формулировку Правила на: "Делай другим то, что они

хотят получить", мы ничего не добьемся - ведь мы знаем только то, что от

окружающих хотим получить мы. На самом деле Правило значит: "Поступай со

встречным так, как ты сам хочешь с ним поступить" - и мы должны применять

его с чистой совестью. Тогда тебе не придется стегать мазохиста его кнутом

просто от того, что он об этом мечтает. И совсем ни к чему прикармливать

крокодилов их почитателями".

Я посмотрел на Шимоду. "Слишком многословно?"

"Как всегда. Ричард, ты растеряешь девяносто процентов своих

слушателей, если не научишься говорить кратко".

"А что плохого в том, чтобы потерять девяносто процентов моих

слушателей?" - спросил я в ответ. "Что плохого, если я потеряю всех моих

слушателей? Я знаю то, что я знаю, и говорю то, что говорю

. А если это плохо, ну что ж, ничего не поделаешь

. Полет на биплане обойдется вам в три

доллара наличными".

"А знаешь..." Шимода встал, стряхивая солому с джинсов.

"Что?" - недовольно спросил я.

"Ты только что сдал выпускной экзамен. Ну и как тебе - быть Мастером?"

"Разочарование и безысходность".

Он посмотрел на меня с неуловимой улыбкой. "К этому привыкаешь".

 

 

 

Очень

легко проверить,

окончена ли твоя миссия

на Земле:

 

Если ты жив -

она продолжается.

 

 

 

 

16

Можно здорово устать, пока обойдешь магазин скобяных изделий, кажется,

что полки тянутся и тянутся, исчезая в бесконечности.

В Хэйворде, я отправился в подобное рискованное путешествие в поисках

гаек, болтов и шайб для хвостового костыля моего "Флита". Пока я рыскал в

полумраке, Шимода терпеливо разглядывал товары - ведь ему-то, уж конечно, в

этом магазине покупать было нечего. Вся экономика может рухнуть, подумал я,

если все, подобно ему, будут сами из воздуха и мыслеформ создавать то, что

им надо.

В конце концов я нашел желанные болты и отправился с ними к прилавку,

где играла тихая музыка. "Зеленые рукава" - я полюбил эту старинную песню

еще в детстве и всегда слушаю ее с удовольствием. Сейчас звуки лютни лились

из спрятанных динамиков. Странно слышать ее в городке с населением в

четыреста человек.

Еще удивительнее было то, что никаких динамиков там не было. Хозяин

магазина сидел за прилавком, откинувшись на своем стуле, и слушал, как

мессия играл на дешевой шестиструнной гитаре, взятой с одной из полок.

Музыка звучала просто прекрасно, я, заплатив причитающиеся за болты 73

цента, тихонько стоял, зачарованный мелодией. Может быть, все дело в том,

что струны дешевого инструмента чуть-чуть дребезжали, но, казалось, что она

доносится из далекой средневековой Англии, укрытой туманами.

"Дональд, как здорово! Я не знал, что ты умеешь играть на гитаре!"

"Ты не знал? Значит ты думаешь, что, если бы Иисусу Христу дали гитару,

он бы сказал: "Я не умею на ней играть?" Мог ли он так сказать?"

Шимода положил гитару на место и вышел со мной на улицу, залитую

солнцем. "Или ты думаешь, что найдется хоть один Мастер, достойный своей

ауры, который не понял бы человека, заговорившего с ним по-русски или

по-персидски? Или что Мастер не может разобрать трактор или, скажем,

управлять самолетом, если захочет?"

"Так ты действительно все это умеешь?"

"И ты тоже. Просто я знаю, что я знаю все".

"И я могу играть на гитаре так же как и ты?"

"Нет, у тебя будет свой стиль, не похожий на мой".

"Но как мне это сделать?" Я вовсе не собирался со всех ног бежать

покупать гитару, просто мне было любопытно.

"Лишь убери то, что тебя сдерживает, откажись от своей веры в то, что

ты не умеешь играть. Возьмись за нее, как будто это часть твоей жизни, что

на самом деле так и есть, в одной из твоих других жизней. Знай, что ты

прекрасно можешь на ней играть, и пусть твое бессознательное "Я" завладеет

пальцами и начнет играть".

Я что-то читал об этом - обучение под гипнозом, когда гипнотизер

говорит людям, что они - певцы и живописны, и они поют и рисуют, как

нстоящие таланты. "Мне трудно, Дон, забыть то, что я не умею играть на

гитаре".

"Тогда тебе будет трудно на ней играть. Потребуются годы учебы, прежде

чем ты позволишь себе заиграть, прежде чем твое сознание скажет тебе, что ты

достаточно намучался и уже заслужил наконец право играть хорошо".

"А почему же я быстро научился летать на самолете? Считается, что это

очень сложно, но я схватывал все на лету".

"А ты хотел летать?"

"Больше всего на свете. Ничего другого просто не существовало. Я

смотрел из кабины вниз на облака, на дым, поднимающийся по утрам из печных

труб прямо в небо, и я видел... А-а, я тебя понял. Ты хочешь сказать: "К

гитаре тебя так сильно не тянуло".

"К гитаре тебя так сильно не тянуло".

"Дон, у меня засосало под ложчкой, и это говорит о том, что именно так

ты и выучился летать. Ты просто однажды сел в "Трэвэл Эйр" и полетел.

Никогда не сидел в самолете до тех пор".

"Надо же, до чего ты догадлив".

"И ты не сдавал летных экзаменов? Подожди. Да у тебя и полетной книжки

нет. Обычной полетной книжи с разрешением".

Он странно посмотрел на меня, едва заметно улыбаясь, будто я поспорил,

что у него нет книжки, а он знал, что она у него есть.

"Ты говоришь о бумажке? Такое разрешение?"

"Да, бумажка".

Он не полез в карман и не достал бумажник. Он просто раскрыл правую

ладонь, и на ней лежала полетная книжка, как будто он носил ее, ожидая,

когда же я про нее спрошу. Она была совершенно новой, даже не сложенной

пополам, и я подумал, что еще десять секунд назад ее вообще не существовало.

Но я взял ее в руки и внимательно прочитал. Это было официальное

удостоверение пилота, скрепленное печатью Министерства транспорта, выданное

Дональду Уильяму Шимоде, живущему в штате Индиана, разрешающее ему управлять

одно- и многомоторными самолетами, планерами и работать в качестве штурмана.

"А допуск к гидросамолетам и вертолетам?"

"Достану, если понадобится", - сказал он так таинственно, что я

расхохотался еще раньше его. Парень, подметавший тротуар, посмотрел на нас и

тоже улыбнулся.

"Слушай, а мне?" - попросил я. "Я хочу допуск к авиалайнерам".

"Свою полетную книжку будешь подделывать сам", - ответил он.

 

17

Во время радиопередачи Джефа Сайкса я вдруг увидел совершенно

незнакомого мне Дональда Шимоду. Передача началась в девять вечера и шла до

полуночи. Мы сидели в крохотной комнатке, заставленной катушками с

рекламными заставками, записанными на пленку, кругом было полно каких-то

кнопочек и циферблатов.

Беседу с нами Сайкс начал с того, что поинтересовался, не нарушаем ли

мы закон, когда летаем по стране на старых самолетах и катаем пассажиров.

Ответ был прост. Ничего противозаконного в этом нет, и наши самолеты

так же тщательно проверяются полетной инспекцией, как и реактивные лайнеры.

Они надежней и безопасней, чем большинство современных самолетов из металла,

и для полетов достаточно лишь получить лицензию и разрешение фермера

использовать его поле. Но Шимода сказал совсем иное. "Никто не может

помешать нам делать то, что мы хотим, Джеф", - ответил он.

Конечно же, он был прав, но в его ответе не хватало тактичности, а без

нее не обойтись, когда выступаешь перед радиослушателями, интересующимися, с

чего это мы тут разлетались на наших этажерках. Не прошло и минуты, как на

пульте Сайкса замигал огонек телефонного звонка.

"Нам звонят по линии один", - сказал Сайкс в микрофон. "Слушаю вас,

мадам".

"Я в эфире?"

"Да, мадам, вы в эфире, а в передаче принимает участие наш гость,

летчик Дональд Шимода. Говорите, пожалуйста, мы все вас слушаем".

"Я хотела бы сказать этому парню, что вовсе не все делают то, что

хотели бы, и что некоторым приходится работать, чтобы заработать себе на

хлеб, и чувствовать ответственность, а не просто паясничать в воздушном

балагане!"

"Люди, работающие ради куска хлеба, делают то, что им больше всего

хочется", - сказал Шимода. "Так же как и те, кто зарабатывает свой хлеб

играючи..."

"В Писании сказано: "В поте лица своего будешь ты добывать свой хлеб, и

в печали будешь ты его есть".

"Мы вольны поступать и так, если захотим".

"Делай то, что можешь!" Мне надоели люди, вроде вас, твердящие: "делай

то, что можешь!", "делай то, что можешь!". Из-за вас люди становятся

совершенно необузданными, и они уничтожат мир. Они его уже уничтожают.

Посмотрите только, что творится с растениями, реками и океанами!"

Она по крайней мере раз пятьдесят давала ему прекрасную возможность для

достойного ответа, но он ни разу ей не воспользовался. "И прекрасно, если

этот мир будет уничтожен", - сказал он. "Есть миллиард других миров, которые

мы можем создать, или выбрать для себя. До тех пор, пока люди хотят

держаться планет, у них будут планеты, пригодные для жизни".

Это вряд ли было расчитано на то, чтобы успокоить собеседницу, и я,

совершенно сбитый с толку, посмотрел на Шимоду. Он говорил, имея в виду

перспектву многих и многих жизней, использовал знания, которые доступны лишь

Мастеру. Эта женщина, естественно, считала, что разговор относится лишь к

реальности данного единственного мира, который начинается рождением и

заканчивается смертью. Он знал это... почему он не делал скидок?

"Так все, значит, распрекрсно?" - спросила она. "В мире нет зла, и

вокруг нас никто не грешит? Вас, похоже, это не волнует".

"А тут нечему волноваться, мадам. Мы видим лишь крошчную частичку

единой жизни, да и эта частичка иллюзорна. В мире все уравновешено, никто не

страдает и никто не умирает, не дав на это своего согласия. Нет ни добра, ни

зла вне того, что делает нас счастливыми и несчастными".

От его слов ей вовсе не становилось спокойней. Но внезапно она

замолчала, а затем тихо спросила: "Откуда вы знаете все то, о чем говорите?

Откуда вы знаете, что все это истинно?"

"Я не знаю, истинно ли все это", - ответил он. "Я просто в это верю,

потому что это доставляет мне радость".

Я прищурился. Он мог бы сказать, что все это он уже попробовал, и все

вышло... исцеление больных, чудеса, сама жизнь, в которой его учение стало

явью, - это доказывает то, что слова его истинны и совершенно реальны. Но он

промолчал. Почему?

Этому есть причина. Сквозь узенькую щелку между веками я едва различал

в полумраке комнаты смутный силуэт Шимоды, склонившегося над микрофоном. Он

говорил прямо в лоб, не давая никакой воможности выбора, не прилагая ни

малейших усилий помочь бедным радиослушателям понять его.

"В истории мира, все, кто сыграл хоть какую-то мало-мальски важную

роль, все, кто когда-либо испытал счастье, все, кто хоть что-нибудь подарил

миру, были божественно эгоистичны, жили ради собственных интересов. Все без

исключения".

Следующим в разговор вступил мужчина. Время в тот вечер летело очень

быстро. "Эгоисты! Мистер, а вы знаете, кто такой Антихрст?"

На секунду Шимода улыбнулся и откинулся на спинку стула. Казалось, что

он знал нового собеседника лично.

"Может быть, вы мне сами скажете?" - ответил он вопросом на вопрос.

"Христос говорил, что мы должны жить ради наших ближних. Антихрст

говорит, будь эгоистом, живи ради себя, и пусть все катятся к чертям в ад".

"Или рай, или туда, куда они сами захотят отправиться".

"Вы очень опасны, вы знаете об этом, мистер? А что, если все

наслушаются вас и начнут делать то, что они хотят? Что по-вашему случится

тогда?"

"Я думаю, что тогда наша планета стала бы самой счастливой в этой части

Галактики", - ответил Шимода.

"Мистер, мне не хочется, чтобы мои дети услышали ваши речи".

"А что хотят услышать ваши дети?"

"Если мы все свободны делать то, что захотим, значит, я могу прийти к

вам на поле с моим дробовиком и прострелить вашу дурацкую башку".

"Конечно, вы вольны это сделать".

Было слышно, как трубка с грохотом упала на рычаг. Где-то в городе был

по-крайней мере один рассерженный человек. Другие схватились за телефоны, на

пульте ведущего разом замигали все лампочки вызова.

События вовсе не должны были развиваться именно так; он мог бы сказать

те же вещи иначе, и не задевая их самолюбия.

Постепено меня охватывало то же самое чувство, которое я испытал в

Трое, когда толпа рванула к самолету и окружила Шимоду. Пора, явно пора нам

было отправляться в путь.

"Справочник" там, в студии, мне совсем не помог.

 

 

 

Для того,

чтобы стать свободным и счастливым,

ты должен пожертвовать

скукой.

 

 

Не всегда такую жертву принести

легко.

 

 

 

Джеф Сайкс рассказал всем, что наши самолеты стоят на поле Джона Томаса

у дороги номер 41 и что мы спим там же, прямо у самолетов.

Я чувствовал, что на нас накатывают волны злости, исходящие от людей,

которые боялись за нравственность своих детей, за будущее американского

образа жизни, и это меня совершенно не радовало. До конца передачи было еще

полчаса, а дела шли все хуже и хуже.

"А знаете, мистер, я думаю6 что вы - обманщик", - сказал следующий.

"Конечно, я - обманщик. Мы все обманщики в этом мире, все стараемся

казаться не тем, что мы есть на самом деле. Мы - это вовсе не тела,

разгуливающие по Земле, мы не состоим из молекул и атомов. Мы - идеи

Абсолюта, которые невозможно уничтожить или убить, как бы сильно мы ни

верили в смерть..."

Он бы сам первым напомнил мне, что я волен уйти, если мне не нравятся

его слова, он посмеялся бы над тем, что мне мерещатся толпы, ждущие с

факелами у самолетов, чтобы тут же разорвать нас на клочки.

 

 

 

18

 

 

Не расстраивайся,

говоря: "До свидания".

Необходимо попрощаться до того, как

вы можете встретиться

вновь.

 

 

А новая

встреча, после коротких

мгновений,

или многих жизней,

обязательно

будет, если вы настоящие

друзья.

 

 

 

На следующий день, когда солнце стояло в зените, а желающих покататься

еще не было, он остановился у крыла моего самолета. "Помнишь, что ты сказал,

узнв о моих проблемах, ну, что никто не хочет слушать, сколько бы чудес я не

совершил?"

"Нет".

"А ты помнишь тот день, Ричард?"

"Да, день я помню. Внезапно, ты показался мне таким одиноким. Но я не

помню, что тогда сказал".

"Ты сказал, если я завишу от того, волнует ли людей то, что я говорю,

то мое счастье зависит от первого встречного, а не от меня самого. Я пришел

сюда, чтобы узнать очень простую стину: "Не важно, говорю я или нет". Я

выбрал эту жизнь, чтобы рассказать людям, как устроен этот мир, но с тем же

успехом я мог выбрать эту жизнь, чтобы вовсе ничего не говорить. Абсолюту не

надо, чтобы я рассказывал всем о том, как устроен мир".

"Это и так ясно, Дон. Я мог бы тебе об этом сказать давным-давно".

"Ну, спасибо большое. Я нашел то, ради чего прожил эту жизнь, я

закончил работу всей жизни, а он говорит: "Это и так ясно, Дон".

Он смеялся, но в то же время, он был печален, и тогда я не знал отчего.

 

 

19

 

 

 

Твое невежество

измеряется тем, насколько глубоко ты

веришь в нсправедлвость

и человеческие трагедии.

 

То, что гусеница

называет Концом света,

Мастер назовет

бабочкой.

 

 

Слова, которые я прочитал в "Справочнике Мессии" накануне, были

единственным предупреждением. День проходил как обычно. Я стоял на верхнем

крыле моео "Флита", заливая бензин в бак, и с удовольствием поглядывал на

небольшую толпу желающих прокатиться. Его смолет после посадки подрулил к

ним и остановился, подняв своим широким винтом небольшой ураган. Но

вследующую секунду раздался легкий хлопок, будто лопнула шина, и тут толпа

сорвалсь с места и побежала. Шины на "Трэвэл Эйр" были в полной сохранности,

мотор, как и за секунду до этого, тихонько урчал на холостых оборотах, но в

матерчатой обшивке фюзеляжа у пилотской кабины зияла большая дыра, Шимоду

отбросило к дальней стенке, его голова свесилась вниз, а тело казалось

совершенно неподвижным.

Мне потребовалось несколько мгновений, чтобы осознать, что Дональда

Шимоду только что застрелили, еще секунду, чтобы бросить канистру, спрыгнуть

на землю и рвануть к нему. Все было похоже на киносценарий, на сцену из

любительского спектакля - человек с дробовиком в руках, убегающий вместе со

всеми - он пробежал так близко от меня, что я легко мог бы дотянуться до

него рукой. Теперь я вспоминаю, что мне на него было наплевать. Во мне не

было ни ярости, ни удивления, ни ужаса. Главное, надо было как можно быстрее

добраться до кабины "Трэвэл Эйр" и поговорить с моим другом.

Казалось, что у него в руках взорвалась бомба. Кожаная куртка и рубашка

на левом боку были залиты кровью и свисали лохмотьями, видны глубокие раны,

словом, алое месиво.

Его голова упиралась в правый нижний угол приборного щитка, возле ручки

зажигания, и я подумал, что, если бы он пристегивался в полете, его бы так

сильно не швырнуло вперед.

"Дон, ты в порядке?" Глупее вопроса не придумаешь.

Он открыл глаза и улыбнулся. Его лицо было мокрым от крови. "Ричард,

как все это выглядит?"

Услышав, что он заговорил, я почувствовал огромное облегчение. Если он

может говорить, если он может думать, то с ним все будет в порядке.

"Слушай, приятель, если бы я не знал, кто ты такой, я бы сказал, что ты

влип в историю".

Он не шевелился, только чуть-чуть повернул голову, и внезапно я снова

испугался, больше его неподвижности, чем этого кровавого месива. "Я не знал,

что у тебя есть враги".

"У меня нет. Это был... друг. Лучше, чем, если б... какой-нибудь

возненавидевший меня бедняга... навлек на себя... всякие беды... убив меня".

Сиденье и стенки кабины были сплошь залиты кровью - придется немало

потрудиться, чтобы снова отмыть "Трэвэл Эйр", хоть сам самолет практически

не был поврежден. "Должно ли так было случиться, Дон?"

"Нет..." - тихо сказал он, едва дыша. "Но я думаю... мне нравится

драма..."

"Ладно, давай быстрее! Исцеляйся! Судя по размерам толы, нам сегодня

придется много полетать!"

Но пока я подбадривал его шутками, несмотря на все свои знания и все

свое понимание реальности, мой друг Дональд Шимода упал на ручку зажигания и

умер.

В моей голове будто с грохотом что-то взорвалось, мир покачнулся, я

соскользнул с крыла и упал в трву, залитую кровью. "Справочник Мессии"

вывалился из кармана и раскрылся, ветер заиграл его страницами.

Я поднял его6 не глядя. Неужели этим все и кончается?! - думал я, и

все, что говорит Мастер, лишь красивые слова, которые не могут спасти его,

когда на фермерском поле на него бросается какой-то жалкий бешеный пес.

Мне пришлось прочитать трижды, прежде чем я смог поверить, что на этой

странице было напечатано:

 

 

 

 

Все

в этой книге

может оказаться

ошибкой.

 

 

 

 

конец

 

Эпилог

 

Когда пришла осень, я был уже на юге, улетел туда с теплыми ветрами.

Подходящих полей там мало, но толпы с каждым днем становились все больше.

Желающих прокатиться на биплане и раньше хватало, а в эти дни люди все чаще

оставались поговорить со мной, посидеть у костра.

Время от времени кто-нибудь, кто не был так уж сильно болен, вдруг

заявлял, что от нашего разговора ему становилось лучше, и на следующий день

люди начинали странно на меня посматривать и из любопытства придвигались

поближе. Не раз я улетал на рассвете.

Никаких чудес не случалось, хотя мой "Флит" стал летать лучше, чем

прежде и расходовать меньше бензина. Масло больше не подтекало, а мошкара

уже не разбивалась о пропеллер и лобовое стекло. Несомненно, это от того,

что похолодало, или эти кроши поумнели и заранее улетали с моей дороги.

Однако, одна река времени для меня остановилась в тот летний полдень,

когда застрелили Шимоду. Подобного конца этой истории я не понимал и не мог

в него поверить; это засело у меня в голове, и я тысячу раз переживал все

заново, надеясь, что исход может каким-то образом измениться. Но он не

менялся. Чему же я должен был научиться в тот день?

Однажды поздно вечером, в конце октября, когда я, испугавшись толпы,

улетел из какого-то городка в штате Миссиссипи, мне на глаза попалась

крошечная пустая площадка, которой едва хватило, чтобы посадить мой

"Флит"...

Еще раз перед тем как заснуть, я принялся заново вспоминать ту

последнюю секунду нашей встречи - почему он умер? Для этого не было причин.

Если то, что он говорил, правда...

Теперь уж не с кем было поговорить, как бывало прежде, не у кого

учиться, не на кого напасть и завязать словесную дуэль, не об кого оттчивать

мой новый светлый ум. Самому с собой? Можно, но с Шимодой это было в два

раза интересней, он учил меня, постоянно выбивая меня из равновесия своими

приемами духовного каратэ.

Думая об этом, я уснул и увидел сон.

 

 

Он стоял на коленях, спиной ко мне, зашивая дыру в боку "Трэвэл Эйр",

там, куда пришелся заряд дроби. На зеленой траве луга у его колена лежал

рулон специальной авиаткани мари "А", стояла банка с авиалаком.

Я знал, что сплю, но я также знал, что все это происходит на самом

деле. "ДОН!"

Он медленно встал и повернулся ко мне, улыбнувшись при виде моего лица,

на котором смешались печаль и радость.

"Здорово, приятель", - сказал он.

Слезы застили мне глаза. Смерти нет, смерти вообще нет, и передо мной

стоял мой друг.

"Дональд!... Ты жив! Чем ты тут занимаешься?" Я подбежал и обнял его,

он был настоящим. Я чувствовал под пальцами кожу его летной куртки, слышал,

как от моих объятий трещат его кости.

"Здорово", - повторил он. "Надеюсь, ты не возражаешь, если я залатаю

эту дырку".

Я был так рад его видеть, что ничего невозможного для меня просто не

было.

"При помощи заплатки и лака?" - удивился я. "Ты собираешься пришить

заплатку...? Надо делать иначе, ты должен увидеть это место совершенно

целым, представить, что все уже сделано..." Говоря это, я заслонил ладонью

кровавую дыру с рваными краями, а когда убрал руку - дыра исчезла. Перед

нами стоял самолет, сверкавший на солнце как зеркало, без единого шва на

ткани фюзеляжа.

"Так вот как ты это делаешь!" - сказал он, в его темных глазах

светилась гордость от того, что его не слишком уж блестящий ченик наконец-то

научился творить реальность силой воображения.

Сам же я своим способностям не удивился; во сне, именно так и надо было

поступить.

У крыла его самолета горел костер, над которым висела сковородка. "Ты

что-то готовишь, Дон! Слушай, я никогда не видел, чтобы ты готовил. Что там

у тебя на звтрак?"

"Оладья", - ответил он сдержанно. "Я напоследок решил показать тебе,

как их надо жарить".

Он разрезал оладью пополам своим перочинным ножом и вручил один кусок

мне. Когда я пишу эти строки, я все еще живо ощущаю ее вкус... словно опилки

смешали со старым клейстером и разогрели в машинном масте.

"Ну как тебе?" - поинтересовался он.

"Дон..."

"Это страшная месть привидения", - засмеялся он. "Я ее сделал из

гипса". Он положил свой кусок на сковородку. "Это, чтобы напомнить тебе -

если ты когда-нибудь захочешь пробудить в человеке тягу к знаниям, делай это

при помощи твоего понимания мира, а не при помощи твоих оладьей,

договорились?"

"НЕТ! Дон, любишь меня, так полюби и мои оладьи! Это же хлеб насущный!"

"Прекрсно. Но я тебе гарантирую, что если ты осмелишься кого-нибудь

накормить твоим хлебом насущным, то первый же такой ужин станет твоей тайной

вечерей, со всеми вытекающими последствиями".

Мы посмеялсь, потом помолчали, я взглянул на него.

"Дон, с тобой все в порядке, да?"

"А ты, что же, думал, что я умер? Как не стыдно, Ричард".

"И это не сон? Я не забуду, что вижу тебя сейчас?"

"Нет. Это сон. Это другое пространство - время, а любое другое

пространство-время - это сон для здравомыслящего землянина, каковым тебе

остается пребывать еще некоторое время. Но этой встречи ты не забудешь, и

это изменит твой образ мыслей и твою жизнь".

"А мы еще встретимся? Ты вернешься?"

"Не думаю. Я хочу выйти за пределы пространства и времени. По правде

говоря, я уже вышел. Но между нами, между тобой и мной, и другими из нашей

семьи остается связь: Если ты столкнешься с серьезной проблемой - засни,

думая о ней, и, если хочешь, мы встретимся здесь, у моего самолета, и

обсудим ее".

"Дон..."

"Что?"

"Но к чему был этот дробовик? Почему это случилось? По-моему, в том,

что тебе прострелили сердце из дробовика не было ни славы, ни проявления

могущества".

Он сел на траву у крыла. "Поскольку я не был всемирно известным

Мессией, мне не надо было ничего и никому доказывать. А поскольку необходима

тренировка в том, чтобы наш внешний вид не волновал нас... и не печалил", -

подчеркнул он последние два слова, - "для тренировки можно разок и истечь

кровью. И это меня, к тому же позабавило. Когда умираешь, испытываешь такое

чувство, будто в жаркий день ныряешь в глубокое озеро. Вначале шок от

обжигающего холода, но боль длится лишь секунду, а затем ты принимаешь свой

истинный вид и купаешься в настоящей реальности. Но я проделал это уже

столько раз, что даже шока почти не чувствую".

Он помолчал, а потом поднялся на ноги.

"Лишь очень немногих интересует то, что ты можешь им сказать, но это

нормально. Запомни, что об Учителе судят вовсе не по числу его учеников".

"Дон, я постараюсь, обещаю тебе. Но сбегу, как только это мне надоест".

Самолета никто не касался, однако, неожиданно, его пропеллер

завертелся, двигатель чихнул облаком сизого дыма, а затем ровно загудел.

"Обещание принято, но..." - он, улыбаясь, смотрел на меня, словно чего-то не

мог понять.

"Принято, но что? Скажи. Вслух. Скажи мне. Что не так?"

"Ты не любишь толпу", - сказал он.

"Не люблю, когда она давит на меня. Я люблю поговорить и обменяться

идеями, но когда вспоминаю, как они тебе поклонялись, и эта зависимость... Я

надеюсь, ты не просишь меня... Считай, что я уже сбежал".

"Может быть, я - полный дурак, Ричард, и может быть, я не вижу чего-то

очевидного, что прекрасно видно тебе, и если так, то, пожалуйста, подскажи

мн, но что плохого в том, чтобы записать это все на бумагу? Разве есть такое

правило, которое запрещает Мессии писать то, что с его точки зрения истинно,

что забавляет его, что помогает ему творить чудеса? И, может быть, тогда,

если людям не понравятся его слова, они смогут просто их сжечь и развеять

пепел по ветру, вместо того, чтобы стрелять в него самого. А если

понравятся, то они смогут их заново когда-нибудь перечитать, или написать их

на дверце холодильника, или воспользоваться идеями, которые им там

приглянутся. Что плохого в том, чтобы их записать? Но, может быть, я -

просто дурак".

"Значит, написать книгу?"

"А почему бы и нет?"

"А ты знаешь, сколько надо труда... Я обещал себе, что в жизни никогда

больше не напишу ни единого слова!"

"А, вот в чем дело. Ну, тогда прости", - сказал он. "Ты, конечно, прав.

Я просто этого не знал". Он встал на нижнее крыло и залез в кабину. "Ну,

ладно. Как-нибудь увидимся. Счастливых полетов, и все такое. Смотри, чтобы

толпа до тебя не добралась. Так ты уверен, что не хочешь написать книгу?"

"Никогда", - сказал я. "Ни единого слова".

Он пожал плечами и натянул летные перчатки, а затем потянул ручку газа,

и мотор оглушительно взревел. Когда я проснулся под крылом моего "Флита",

этот рев все еще звенел у меня в ушах.

Я лежал в безмолвии, царившем над этим полем, укрытом изумрудным

пушистым ковром. Новое ласковое утро пришло в мир.

И тут, ради забавы, еще толком не проснувшись, я - один из почти пяти

миллиардов мессий, живущих на этой планете, взял свой бортжурнал и принялся

писать о моем друге:

 

1. И пришел на эту землю Мессия, и родился он на священной земле штата

Индиана...