Оставив того - другого Ричарда, когда он сидел на кровати и говорил по телефону со своей Лесли, мой муж выскользнул ко мне на балкон. Он поцеловал меня, и мы обнялись, и так и стояли, и нам было радостно оттого, что мы - вместе, и что мы - это мы. - Почему бы на этот раз не попытаться взлететь тебе, - сказала я, - ты должен быть уверен в том, что сможешь это сделать, прежде чем мы отправимся домой. Он взялся за рычаг Ворчуна, но ничего не случилось. Интересно, почему для него это так трудно. Слишком много одновременно существующих равнозначных путей. - Ричи, это - легко, - сказала я. - Просто сосредоточься как следует! Я сама взялась за рычаг и толкнула его вперед, чтобы показать, как это делается. Мы сразу же начали двигаться. Как в кино, когда заканчивается часть и перезаряжают проектор: то, что было горами и лесами, вдруг превратилось в трясущиеся тряпки, камни - в пульсирующие мочалки, тяжелые шестеренки крутятся и крутятся, унося все это прочь. - Дай-ка я попробую еще раз, - попросил он. - 0'кей, милый, - сказала я, - я верну его обратно. И помни, весь фокус - в том, чтобы как следует сосредоточиться. Меня удивило, насколько близко мы были к состоянию полета. В ту минуту, когда я вернула рычаг газа в начальное положение, Ворчун сделал прыжок в воздух. Под нами была вода. Двигатель несколько раз чихнул - так он чихает, когда недостаточно прогрет. Сбой - надсадное гудение - мы взмыли вверх и тут же рухнули обратно вниз. Он дернулся, хватаясь за рычаги, но было уже поздно. Все было, как в замедленном кино. Мы медленно разбивались, медленно возник белый шум, словно я провела пальцем по игле фонографа, включенного на полную громкость; медленно все вокруг заполнилось водой. Медленно опустился занавес, и освещение неторопливо сменилось тьмой. Мир вернулся в зеленом мраке, и ни звука не было слышно вокруг. Ричард цеплялся под водой за гидросамолет, отрывал от него куски, пытаясь вытащить что-то наружу, высвободить из тонущих обломков. - Ричи, брось это, - сказала я, - у нас - серьезная проблема, нужно о ней поговорить! В самолете не осталось больше ничего, о чем нужно было бы беспокоиться... Но иногда его заклинивает, и самое-самое первостепенно важное не имеет для него никакого значения, важно только - удастся ли ему вытащить старую летную куртку или что-то там еще из самолета. Выглядел он ужасно расстроенным. - Ну, хорошо, дорогой, - сказала я, - пусть будет по твоему. Я тебя подожду. Я наблюдала за тем, как он, немного посуетившись, нашел, наконец, то, что искал. Какое странное чувство! Он вытащил из самолета вовсе не свою куртку. Он вытащил оттуда меня - обмякшую, с растекающимися во все стороны волосами, похожую на утопшую крысу. Я наблюдала, как он всплыл с моим телом наверх и поддерживал мою голову над водой. - Все хорошо, любовь моя, - задыхаясь, бормотал он, - все будет нормально... Рыболовный катер почти прямо над ним - скользнул в сторону, когда оставалось всего несколько метров, - через борт в тот же миг перепрыгнул парень, вокруг талии - веревка. На лице моего дорогого Ричарда - выражение такой паники, что невозможно смотреть. Отвернувшись, я увидела дивный свет - любовь, сиявшую передо мной. Это не был туннель, о котором Ричард мне так много рассказывал, но ощущение было похожим, поскольку, по сравнению со светом все вокруг было чернильно-черным. В этом пространстве не было никаких направлений, кроме одного - туда, к этой немыслимой любви. - Не волнуйся, - говорил этот свет, и в нем было что-то столь чудесное, нежное, совершенно, безупречное, что-то настолько правильное и уместное, что я всем своим существом поверила ему. Две фигуры приближались ко мне... Одна - мальчикподросток, такой знакомый... Он остановился поодаль, остановился и стоял поодаль, наблюдая. Другая фигура подошла поближе - человек в летах, ростом не выше меня. Я знала эту походку. - Привет, Лесли, - промолвил он наконец. Голос глубокий и грубый, охрипший от многолетнего курения. - Хай? Хай Фельдман, ты ли это? Я бросилась к нему - несколько шагов - и вот мы уже кружимся и кружимся обнявшись, со слезами счастья на глазах. Во всем мире у меня не было друга более близкого, чем этот человек. Он оставался со мной даже в те былые дни, когда столь многие от меня отворачивались. Я не могла начать день, не позвонив Хаю. Держась за руки, мы глядели друг на друга и широченные улыбки едва умещались на наших лицах. - Милый Хай! О, Боже, как это замечательно! Просто не верится! Как я счастлива снова тебя видеть! Когда три года назад он умер... такой удар, и такая боль утраты! И я так злилась тогда... Я тут же отступила на шаг и сверкнула глазами: - Хай, я в ярости! Он улыбался, глаза его сверкали, как обычно. Я приняла его как мудрого старшего брата, он относился ко мне, как к своенравной упрямой сестренке. - Все еще сходишь с ума? - Разумеется, все еще схожу с ума! Как это лживо и гадко! Ведь я любила тебя! Я тебе верила! Ты обещал, что больше в жизни не выкуришь ни одной сигареты, а потом брался за прежнее, и прокурил - разбил - два сердца своими сигаретами, ты ведь разбил и мое сердце тоже! Ты когда-нибудь об этом задумывался? Сколько боли ты принес всем нам - любившим тебя - делая то, что так скоро лишило нас тебя? Из-за такой дурости! Он по-овечьи опустил глаза, время от времени поглядывая на меня сквозь кустистые брови. - А если я скажу "Прости меня" - это что-то изменит? - Нет, - буркнула я, - Хай, ты мог бы умереть по какой-нибудь приличной причине, за что-то хорошее, и я бы поняла, ты же знаешь. Мог бы умереть, борясь за права человека, за спасение океанов или лесов, или спасая жизнь чужого человека. Но умереть из-за привычки курить сигареты - после того, как пообещал бросить! - Больше никогда, - он усмехнулся, - обещаю... - Очередное обещание, - сказала я, не в силах удержаться от смеха. - Много времени прошло? - спросил он. - Все словно было только вчера, - ответила я. Он взял мою руку и слегка пожал: - Пойдем! Тут есть кое-кто, по ком ты скучала гораздо дольше, чем по мне... Я остановилась, внезапно осознав, что не могу думать ни о ком и ни о чем, кроме Ричарда. - Хай, я не могу, мне нужно возвращаться. Мы с Ричардом - на самой середине самого необычного из всех наших приключений, мы многое видим, многому учимся... Я сгораю от нетерпения все тебе рассказать! Но случилось нечто ужасное! Когда я уходила, он был так расстроен, так подавлен - до безумия. Я почувствовала, что тоже до безумия подавлена. - Мне необходимо вернуться! - Лесли, - сказал он, крепко держа меня за руку, - постой Лесли. Я кое-что должен тебе рассказать. - Нет! Хай, пожалуйста, не нужно. Ты собираешься рассказать мне о том, что я умерла. Верно? Он кивнул со своей печальной усмешкой. - Но, Хай, мне невозможно его оставить. Просто пропасть и никогда не вернуться. Мы не знали, как жить друг без друга. Он смотрел на меня с нежным пониманием. Улыбка исчезла с его лица. - Мы беседовали об умирании - на что это может быть похоже, и мы никогда не боялись смерти, мы боялись разлучиться. Мы планировали каким-то образом умереть вместе, и так бы оно и было, если бы не этот дурацкий... Представляешь, даже не понимаю, почему мы разбились! - Случай не был дурацким, - сказал он. - Была причина. - Так, я не знаю, какая была причина, а если бы и знала, это все равно не имело бы значения. Я не могу его бросить! - А тебе не приходило в голову, что ему, возможно, необходимо узнать что-то такое, чему он ни за что не научится, пока ты будешь с ним? Что-то очень важное? Я покачала головой: - Настолько важным не может быть ничто. Если бы было, мы бы уже разлучились раньше. - Вы разлучились сейчас, - сказал он. - Нет! Я этого не принимаю! В это мгновение я увидела молодого человека. Он направлялся к нам - руки в карманах, взгляд - вниз. Высокий, тонкий и такой застенчивый, что это было видно даже по походке. Я не могла отвести взгляд, но видеть его - это вызывало в моем сердце почти невыносимую боль. Потом он поднял голову - озорная улыбка в черных глазах - опять, через столько лет. - Ронни! В детстве мы с братом были неразлучны, и вот теперь мы прижимались друг к другу в отчаянной радости от этой встречи. Когда он погиб в аварии, мне было двадцать, ему - семнадцать, и я горевала по поводу этой утраты до сорока лет. Он всегда был таким живым, и я не могла представить себе, что он может умереть, я не верила, что его нет, я не умела это принять. Потеря брата превратила меня из решительной и полной надежд в растерянную и жаждущую смерти. Какая могучая связь была между нами! Теперь мы снова были вместе, и радость наша ошеломляла настолько же, насколько прежде оглушительной была боль. - А ты совсем не изменился, - сказала я наконец, с изумлением глядя на него глядя и вспоминая, как не могла без слез смотреть фильмы с Джеймсом Дином, лицо которого так напоминало мне Ронни. - Как тебе удалось совсем не измениться, ведь прошло столько времени? - Это чтобы ты меня узнала, - он засмеялся, думая об остальных идеях, которые были у него по поводу нашего воссоединения. - Я подумывал о том, чтобы явиться дряхлым стариканом или что-нибудь этакое учинить, но... знаешь, даже мне понятно что сейчас - не очень подходящее время для шуток. Шутки. Я всегда была смертельно серьезна - я дерзала, настаивала, меня невозможно было остановить. Он же решил, что наша бедность непреодолима, что бороться бесполезно, он выбрал избавление в смехе, он веселился и подшучивал в самых серьезных, по моему мнению, случаях - до тех пор, пока у меня не возникало желание его придушить. Но он был столь очарователен, забавен и красив, что ему всегда удавалось выбраться сухим из воды. Все его любили, в особенности я. - Как мама? - спросил он. Я чувствовала, что он знает, просто хочет услышать от меня. - Мама - в порядке, - сказала я, - только до сих пор по тебе тоскует. Я-то в конце концов смирилась с тем, что тебя нет - лет десять назад, - невероятно, а? А она так и не смогла. Ни за что. Он вздохнул. Я отказывалась верить в то, что он умер. Теперь я не могла поверить в то, что он рядом со мной. Как это удивительно прекрасно - мы снова вместе! - Я столько всего хочу тебе рассказать, о стольком расспросить... - Я же говорил - тебя ждет нечто замечательное, - сказал Хай. Он обнял меня за плечи с одной стороны. Ронни - с другой, я обхватила руками их талии и, так обнявшись, мы двинулись глубже в свет. - Ронни! Хай! - я тряхнула головой, стараясь уложить все это в сознании. - Это - один из счастливейших дней моей жизни. Затем я бросила взгляд на то, что находилось впереди: - О-о-о!.. Дивный вид на долину раскрывался перед нами. Узкая река сверкала среди полей и лесов в золоте и багрянце осени. За нею стеной возвышались горы с заснеженными вершинами. Трехсотметровый водопад безмолвно скатывался с гор вдалеке. От этого захватывало дух, совсем как тогда, когда я увидела все впервые... - Йоусмайт? - спросила я. - Мы знали, что ты любишь эти места, - кивнул Хай, - и подумали, что, может, тебе захочется посидеть здесь и побеседовать. Мы нашли залитую солнечным светом рощицу и опустились на ковер из листьев. Мы радостно смотрели друг на друга. С чего же начать, с чего начать? Какая-то часть моего существа, знавшая это, задала вопрос, преследовавший меня годами: - Ронни, почему? Я знаю - авария, знаю - ты сделал это не специально. Но, узнавая, насколько многое мы в нашей жизни сами контролируем, я не могла избавиться от мысли о том, что на некотором уровне это был твой выбор - уйти тогда, когда ты ушел. Он ответил, словно думал об этом так же долго, как я. - Это был не лучший выбор. Я думал, что при таком плохом старте в этой жизни мне никогда не удастся сделать ее лучше. И, несмотря на все свои шутки, я был потерянной душой, разве ты не знала? И он улыбнулся своей дьявольской улыбкой, чтобы скрыть печаль. - Где-то глубоко внутри, я полагаю, знала, - сказала я, чувствуя, как вновь разбивается мое сердце, - и именно с этим не могла смириться. Как ты мог чувствовать себя потерянным, когда все мы так тебя любили? - Я не нравился себе так, как ты - себе, и не считал, что заслуживаю любви или еще чего-то. Сейчас я оглядываюсь назад и я знаю - это могла бы быть хорошая жизнь. Но тогда я этого не понимал. Он отвел глаза. - Ты ведь знаешь, я никогда не заявлял, что намерен покончить с собой, но за жизнь особенно не цеплялся. Я сдавался без боя - не то, что ты. Он покачал головой: - Жалкий выбор. Никогда я не видела его таким серьезным. Как странно и успокаивающе звучали его слова. Недоумение и боль, одолевавшие меня десятилетиями, улетучились всего лишь после нескольких слов его объяснения. Он застенчиво улыбнулся: - Я следил за тобой. На мгновение мне показалось, что ты собираешься ко мне присоединиться. Но потом понял, что ты передумала. Я понял, что и сам мог бы так поступить и пожелать... да, суровая была жизнь. Мне следовало поступить иначе. Но все равно, я многое узнал. И использовал. - Ты за мной следил? И знаешь, что происходило в моей жизни? Знаешь о Ричарде? Мысль о том, что он знает о моем муже, меня потрясла. Он кивнул: - Это просто здорово, я за тебя счастлив! - Ричард! Вдруг вернулась паника. Как я могу сидеть здесь и так вот беседовать? Что со мной случилось? Что не люк? Ричард говорил, что сразу после смерти человек проходит через некоторое замешательство, но это было немыслимо! - Он обо мне беспокоится, знаешь. Он думает, что утратил меня, что мы утратили друг друга. Я так люблю вас обоих, но остаться - не .могу! Не могу! Ты понимаешь ведь, да? Я должна вернуться к нему... - Лесли, - сказал Хай, - Ричард тебя не увидит. - Почему? Что - такое ужасное - было известно ему, что я не учла? Я теперь - привидение, призрак? Я... - Ты, хочешь сказать... ты имеешь в виду - я действительно умерла? То есть это не около-смертное состояние, откуда я могу вернуться, но собственно смерть? И выбора нет? Он кивнул. Я замерла в оцепенении. - Но Ронял - он был со мной, он говорит - он за мной следил, он там все время был... - Но Беда ты его не ведела, правда? - спросил Хай. - Ты ведь не узнала, что он - там. - Иногда во сне... - Ну, конечно, во сне, но... Я вдруг почувствовала облегчение. - Хорошо! - Ричард будет видеть тебя во сне, но проснувшись поутру - тут же забывать, - сказал он. - Ты этого хочешь? Тебя устраивает такой брак? Вместо того, чтобы приготовиться к встрече с ним, когда он придет в себя, и научить его тому, что узнаешь сама, ты хочешь невидимо парить вокруг него? - Хай, мы столько с ним говорили о возможности преодолеть смерть, о нашей совместной миссии длиной в несколько жизней! Узнав, что я погибла в авиакатастрофе, что это - мой конец, он подумает, что все, во что он верит - неправильно! Мой старый друг смотрел на меня скептическим взглядом. Как он не понимает? - Хай, ведь мы жили только для того, чтобы быть вместе, чтобы стога воплощением любви. Наша жизнь еще себя не исчерпала! Это - примерно то же самое, что писать книгу из двадцати четырех глав и прервать ее на полуслове где-то посреди семнадцатой главы. Мы не можем просто так остановиться и поверить: это - конец! Если книга будет издана - какой в ней смысл, если она не окончена? Я не могла смириться. - Появляется читатель, желающий узнать, чему мы научились, увидеть, как мы творчески применили свои знания для того, чтобы принять каждый вызов и победить, и тут - на тебе - на середине книга обрывается, и дальше следует редакторская ремарка: "Затем они разбилась на своем самолете, она погибла, и они так и не довели начатое до конца. - Ну, жизни большинства людей остаются незавершенными. Вот моя, например, - сказал Хай. - Вот тут ты прав, - вспылила я. - И знаешь, каково оно. Мы не намерены обрывать рассказ посередине! Он улыбнулся мне - такая теплая улыбка! - Ты хочешь, чтобы в вашем рассказе говорилось о том, как после аварии Лесли воскресла из мертвых и вы продолжили счастливую жизнь? Это будут не худшие строки, когда-либо написанные в книгах. Все мы рассмеялись. - Разумеется, я хотела бы надеяться, что там будет говориться, как мы это сделали, какие принципы были использованы, чтобы любой сумел это повторить. Я говорила это в шутку, но туг до меня дошло, что именно таким мог бы быть очередной тест - еще один вызов, скрытый в структуре узора. - Хай, вот смотри, - сказала я. - ведь Ричард был прав, - многое кажется безумием лишь поначалу. Тебе же известен его космический закон о формировании образа чего-либо в уме и последующем получении задуманного в действительности. Неужели космический закон вдруг претерпел изменения только потому, что мы разбились? Как же это может быть - в уме я удерживаю нечто настолько важное, а в действительности ничего не происходит? Я увидела, что Хай сдается. - Космические законы не подвержены изменениям, - улыбнулся он. Я схватила его за руку и сжала ее. - А я было подумала, что ты собрался меня остановить. - Никто на земле не обладает силой, способной остановить Лесли Парриш. Почему ты считаешь, что такое возможно здесь? Мы встали, и Хай попрощался со мной. - Любопытно, - поинтересовался он. - А если бы умер Ричард, а не ты, отпустила бы ты его, веря, что с ним будет все в порядке, сколько бы времени тебе ни потребовалось на завершение своей жизни? - Нет. Я бы застрелилась. - Как горохом об стенку, вот упрямая голова, - сказал он. - Я знаю, это бессмысленно. Бессмысленно все, кроме одного - я должна возвратиться к нему. Я не могу оставить его, Хай. Я его люблю! - Знаю - отпускаю. Ну и катись... Я повернулась к Ронни, мы обнялись с моим дорогим братом и долго стояли молча. Как трудно оторваться! - Я люблю тебя, - сказала я, закусив губу, чтобы не расплакаться, - я люблю вас обоих. И всегда буду любить. И все мы еще встретимся, правда? - Ты же знаешь, - ответил Ронял. - Когда-нибудь ты умрешь и снова начнешь искать своего братца, и туг выползет эдакое старье... Я засмеялась сквозь слезы. - Мы тоже тебя любим, - сказал он. Я никогда по-настоящему не верила в то, что этот день может прийти. Но, несмотря на свой скептицизм, все же в глубине души надеялась, что Ричард прав, и что собственно временем жизни жизнь не ограничивается. Теперь я знала. Теперь, обретя знания, почерпнутые в структуре узора и в процессе умирания, я уходила, унося с собой твердую уверенность, как знала я и то, что однажды мы с Ричардом войдем в этот свет вместе. Но не сейчас. Возвращение к жизни не было ни невозможным, ни даже трудным. Однажды сквозь стену отказа от попыток отважиться на невозможное я увидела структуру гобелена - то, о чем говорила Пай. Нить за нитью, шаг за шагом! Я не возвращалась к жизни, я восстанавливала фокусировку формы, а ведь это - та фокусировка, которую мы изменяем ежедневно. Я обнаружила Ричарда в альтернативном мире, который он почему-то принимал за настоящий. Он съежился на земле у моей могилы. Горе непробиваемой стеной окружало его, он не видел и не слышал, что я - рядом с ним. Я толкнула стену. - Ричард.. Никакой реакции. - Ричард я - здесь! Он рыдал на могильной плите. Разве мы не договаривались - никаких плит? - Солнце мое, я же с тобой - в эту самую минуту, когда ты, плачешь тут на земле, я буду с тобой во сне, и когда ты проснешься, я тоже буду рядом. Нас разделяет лишь твоя вера в нашу разлуку! Дикие цветы на могиле обращались к нему, говоря, что жизнь заполняет собой каждую ячейку пространства, где может возникнуть иллюзия смерти, но он слышал их не лучше, чем меня. Наконец он оторвался от могилы и, подавленный горем, побрел к дому. Он пропустил закат, взывавший к нему, чтобы объяснить: иллюзия ночи приходит в мир только лишь для приготовления к рассвету, который существует изначально. Он зашвырнул на крышу спальный мешок. Интересно, насколько непробиваемым может быть отказ одного человека от знания? Сколько нужно кричать, чтобы до него докричаться? Неужели это - мой муж, мой дорогой Ричард с его непоколебимой уверенностью в том, что в мире случайностей нет, и ничто не происходит просто так, будто падение листа с ветки или образование новой галактики? Он ли это надрывает плачем сердце свое, лежа ничком на спальном мешке под открытыми звездами? - Ричард! - позвала я. - Ты прав! Ты всегда был прав! Крушение не было случайностью! Угол зрения! Ты уже знаешь все, что нужно, чтобы воссоединить нас! Помнишь? Сосредоточение! И тут он ударил кулаком по крыше в ярости на возведенные им самим стены. - Мы еще не завершили начатое, - взывала я к нему, - рассказ не окончен! Еще есть столько... столько всего... ради чего следует жить. Ты способен все изменить прямо сейчас! Ричард, милый, СЕЙЧАС Окружавшая его стена сдвинулась и дала трещины по краю. Я закрыла глаза и сосредоточилась всем своим существом. Я увидела - вот мы вдвоем в неповрежденной кабине Ворчуна, который плывет над узором. Я ощутила, что мы снова вместе. Ни горя, ни печали, никакой разлуки. Он тоже почувствовал. Напрягся, чтобы толкнуть вперед рычаг газа. Глаза закрыты, тело дрожит от напряжения каждым волоконцем, нажимая на самый обыкновенный рычаг. Словно он был под гипнозом и старался вырваться из этого транса отчаянным усилием воли, он дрожал, каждый грамм его мышц изо всех сил давил на железо его собственной веры. Вот вера начала гнуться. Четверть дюйма. Дюйм. Мое сердце едва не взрывалось. Моя воля слилась с его волей. - Любимый! Я не умерла, я никогда не умирала! Я с тобой - сейчас, в эту минуту! Мы - вместе! Стены, окружавшие его рухнули. Посыпались обломки. Мотор Ворчуна оживленно зафыркал, стрелки приборов слегка дрогнули Он задержал дыхание - вены на шее напряженно пульсируют, челюсти плотно сжаты - он боролся с тем, что принимал за истину. Он отрицал крушение. Он отрицал мою смерть, несмотря на всю очевидность событий. - Ричи! - воскликнула я. - Это - правда! Ну пожалуйста! Мы по-прежнему способны летать! И тогда рычаг газа поддался, двигатель взревел, под нами разлетелись фонтаны мельчайших брызг. Так радостно было видеть его! Глаза его открылись в секунду, когда Ворчун вырвался из волн. И, наконец, я услышала его голос в мире, где мы снова были вместе. - Лесли! Ты вернулась! Мы - вместе! - Ричи, милый мой! - воскликнула я. - У тебя получилось, я люблю тебя, ТЫ ЭТО СДЕЛАЛ!

Летая на самолете, легко клюнуть носом, лучший способ - потянуть ручку на себя сразу после отрыва от земли и не отпускать ее. Но нас несла радость воскресения - крылья Ворчуна вполне могли бы оторваться, и мы взмыли бы вверх, подобно ракете. Мы поднимались все выше, я обнял ее и ощутил ее руки, обвившие мое тело. - Лесли! - воскликнул я. - Это - не сон! Ты не умерла!! Она не погибла, и ее не хоронили на склоне холма, она была со мной, лучистая, как рассвет. Сном было не это мгновение, но все те месяцы веры в ее смерть, месяцы мрака в альтернативном времени. - Без тебя...- сказал я, - мир остановился. Ничто не имело значения! Я дотронулся до ее лица. - Где ты была? Она засмеялась сквозь слезы. - Я была с тобой! Когда мы тонули, я наблюдала за тобой под водой. Я видела как ты вытаскивал мое тело из самолета. Я думала, ты полез за своей курткой и не могла поверить, когда увидела, что там было! Я была совсем рядом с тобой, но ты меня не воспринимал, ты видел только мое тело! Она была со мной. После всего, что мы с ней узнали, что могло заставить меня вдруг все позабыть и принять кажущееся за действительность? Ведь первым моим словом после ее смерти было "НЕТ"! Единственное слово - мгновение истины. Почему я не прислушался? Насколько все сложилось бы иначе, если б я отказался поверить в ложь сразу же, а не после! - Я мог бы тебе помочь, - сказал я, - если бы остался верен истине, которую знал... Она покачала головой: - Было бы чудом, если бы тебе удалось не сосредоточиться на том, что ты видел во время аварии. А потом горе стояло вокруг тебя стеной. Я не могла пробиться. Если бы я действовала быстрее, может быть, я... - Вот черт! Такое испытание - и я провалился. - Ты не провалился! - она еще раз меня обняла. - Ты все сделал замечательно! Несмотря на то, что ты видел там, ты смог сдвинуть рычаг Ворчуна и вытащить нас из того мира! Ты сделал это сам, ты понимаешь? Ты это сделал! Как быстро в том ужасном мире ее смерти я начал забывать звук ее голоса, ее образ. И то, что я снова обрел ее, было равноценно обретению новой любви. - Я столько всего должна тебе рассказать! - сказала она. - Я знаю, это продолжалось около часа, но столько всего... - Час? Малыш, да ведь месяцы прошли! Три месяца и одна неделя! - Нет, Ричи, максимум полтора часа! Она изумленно взирала на меня. - Я ушла как раз на самой середине... У нее перехватило дыхание, глаза сверкнули: - О, Ричард, я видела Ропщи! Словно он никогда не умирал. Он был все таким же. И нашего милого Хая - тоже! Сначала меня встретил Хай, это он мне сказал, что все нормально, и мы с тобой скоро снова будем вместе, что бы ни случилось. А сразу после аварии был такой прекрасный свет, совсем как в твоих книжках о смерти... Бывало, я ездил в город за продуктами, возвращался домой, и целый час уходил у нас на то, чтобы поделиться друг с другом всем, что происходило, пока мы не были рядом. А это последнее путешествие - полтора часа в ее восприятии, три месяца - в моем, сколько времени займет рассказ о нем? - Это самое дивное место, Ричи! - говорила она. - Если бы не ты, я бы никогда оттуда не вернулась! Она задумалась на миг. - Скажи-ка, а если бы ты знал, что со мной - все в порядке, что я счастлива, что я - с теми, кого люблю, что-нибудь тогда изменилось бы? - Если бы я знал, что ты счастлива и в безопасности - конечно, - ответил я. - Мне кажется, так. Я относился бы к этому как... как к переезду. Ты просто отправилась прежде меня, перебралась в другой город, в наш новый дом, чтобы разобраться в тамошних правилах, познакомиться с улицами, с людами, пока я закончу нашу работу здесь. Что ж, это может быть вполне целесообразно. Но это - не переезд. Ни почты, ни телефона, никаких способов узнать как ты там! - Если бы не твое горе, -сказала она, - я думаю, мы смогли бы поговорить. Можно было бы встречаться в медитациях, в снах, но ты забрался в бутылку печали и там себя закупорил... - Если это случится еще раз, я буду помнить. Я буду знать, что ты рядом, несмотря ни на что. И ты - ты тоже помни! Она кивнула. - Это может столь многому нас научить - столько головоломок, которые нам предстоит решить! - сказала она. - После смерти Роняй прошло тридцать лет. Как мог он оставаться там, ожидая меня? Во всех этих потоках времени жизни, почему он не отправился в какое-нибудь иное... воплощение? - Как не отправился? Отправился. И мы - тоже, - сказал я. - Взгляни-ка вниз. Под нами расстилался узор. Ему не было конца, и не будет никогда и нигде. - Все жизни существуют одновременно, и состояние после жизни, и промежутки между жизнями. Неужели ты все еще не веришь? Ты не думаешь, что это - правда? - Да я и сама не знаю, во что я сейчас верю, - улыбнулась она, - я только знаю, что снова встретилась со своим братом. Он был таким же, как всегда - сплошные шутки и глупости. Он сказал... Она расхохоталась. - Он сказал, что при следующей нашей встрече...он собирается появиться... он сказал, выползет эдакое... Она так хохотала, что чуть не задохнулась. - Эдакое что? -... старье Я не понял, однако что бы там Ронни ни сказал, его слов было достаточно, чтобы довести его сестру до изнеможения, и я хохотал вместе с ней. Какое странное наслаждение - мы смеемся снова. Где-то в структуре узора под нами существуют, должно быть, альтернативные мы - те, которым не удалось совершить этот бросок воссоединения друг с другом. Но я не стал делиться с Лесли этой мыслью, чтобы не разбивать наши с ней сердца в очередной раз. Мы обсуждали происшедшее, пытаясь воссоздать из осколков целостную картину. Не все имело ясный смысл, но кое-что прояснилось вполне. - Все это казалось таким реальными- сказал я. - Я не был призраком, я не проходил сквозь стены, люди меня видели, и дом наш был тем же самым. Я подумал немного о нем. - Впрочем, не совсем, - сказал я, вдруг вспомнив о том, чего не в стоянии был заметить в те месяцы, когда мы были разлучены. - Это был наш дом, но что-то в нем было не так, и я никогда не задавался вопросом - что именно. И машина - это был не наш старый "Крайслер", а "Торренс". Странно, правда? - Я думаю, что если бы не опыт, обретенный нами в странствиях по узору, ты бы до сих пор жил там, - сказала она. - Если бы мы выросли в том альтернативном месте, если бы мы не совершали прыжки туда-обратно в добром десятке временных потоков жизни, если бы мы были твердо убеждены, что существует лишь тот единственный мир с "Торренсами" выпуска 1976 года... если бы тогда я умерла в том мире, смог бы ты вырваться? Найти способ преодолеть веру в умирание? - Ну и вопрос! - воскликнул я. - Я-не знаю. - Ричи, ведь даже при том, что все это было, мы едва смогли прорваться! Она рассматривала лабиринт под нами: - Неужели мы попались? Неужели выбраться отсюда настолько же трудно, насколько трудно было преодолеть смерть? И вот, вместе пройдя сквозь наихудшее испытание в нашей жизни, мы одновременно, взглянув друг на друга, подумали: Прежде чем произойдет что-нибудь еще, нам необходимо найти путь домой. - Ты помнишь, что говорила Пай? - спросил я. - Узор относится к психике, но путь возвращения лежит в сфере духа. Она говорила: "Пусть вас ведет ваша надежда". Я нахмурился, подумав об этом. Каким образом наша надежда может нас вести? Мы уже надеялись попасть домой, почему же мы до сих пор не там? - Она не говорила "надежда", милый, - произнесла, наконец, Лесли. - Она говорила - "любовь"! Она сказала: Пусть вас ведет ваша любовь!

Безусловно, Пай была права: так легко быть ведомым любовью. Те двое на пути к встрече в Лос-Анджелесе - их маленькая планета могла быть миражам, но - их миражам, полотном, которое они выбрали для того, чтобы изобразить рассвет таким, каким они его видели, и они любили то, что рисовали. *Мы сосредоточились на этой любви. - Готов? - спросила Лесли. Я взял ее руку и вместе мы взялись за ручки управления перед нами. Закрыв глаза, мы сосредоточились сердцем на тех двоих, на их пути к их собственным новым открытиям. Мы любили свой дом так же, как любили друг друга, мы устремились к нему, чтобы поделиться с ним тем, что увидели и узнали. И не моя рука двигала ручку управления, и не рука Лесли, но ручки управления сами вели наши руки, словно Ворчун ожил и знал, куда лететь. Через некоторое время наша летающая лодка замедлила свой полет и сделала широкий вираж. Я открыл глаза и увидел, что Лесли тоже их открыла. Мы увидели сразу - под нами, под водой, среда извилин и расходящихся во все стороны линий узора, лежала золотая восьмерка. Это была та самая замкнутая кривая, которую чертила на песке Пай, изображая путь между Городом Страха и Городом Мира. - Пай говорила, что мы можем подавать знаки и намекать другим аспектам самих себя... - произнес я. -... и вот - один из наших намеков! - продолжила Лесли. - Милая Пай! Стоило нам отвлечься от сосредоточения на любви - и в тот же миг мы оказались вновь брошены на произвол судьбы, словно развеялись некие чары. Ворчун из равного помощника превратился в слугу, требующего указаний. Я слегка повернул штурвал вправо, чтобы продолжить круг над золотым знаком, сбросил газ и зашел на последний предпосадочный круг. Ветер поднял на поверхности рябь, золото заплясало множеством бликов. - Шасси - вверху, закрылки опущены! Посадка гидросамолета по разметке - задача простая. Мы ворвались в ветер, зависнув на скорости срыва в нескольких дюймах от поверхности. Когда мы почти достигли нужного места, я заглушил двигатель и Ворчун шлепнулся на воду. Узор тут же исчез и мы в полном здравии оказались в другом Ворчуне над Лос-Анджелесом. Но мы не были в нем пилотами, мы сидели сзади в пассажирских креслах - призраки-попутчики! Те двое, что сидели впереди, тоже были мы. Они внимательно осматривали небо и готовили указатель курса к посадке в Санта Монике. Лесли рядом со мной чуть не вскрикнула, но вместо этого только прихлопнула рот ладошкой. - Четыре-шесть-четыре-пять? - сказал Ричард-пилот. - Есть, - сказала его жена. - Что бы ты без меня делал? Нас они не видели. В мгновение, когда я рванул наш призрачный рычаг газа вперед, я почувствовал руку Лесли на своей. Она была испугана не меньше моего. Мы сидели, затаив дыхание, а все вокруг медленно исчезало, растворяясь в судорожном движении. И снова мы мчались вперед по небольшим волнам над узором, и касание штурвала подняло машину в воздух. В изумлении мы переглянулись, сделав вдох в одно и то же мгновение. - Ричи, не может быть! Я была уверена, что это будет то единственное место, где мы сможем приземлиться, не сделавшись призраками! Я взглянул вниз на повороте, отыскал золотой знак: - Это именно здесь, а мы не можем попасть домой! Я глянул назад в надежде увидеть там Пай. Сейчас нам требовались не откровения, но простые инструкции. Но там не было ни ее, ни кого-либо другого. Знак внизу был кодовым замком на двери, ведущей в наше собственное время. Но шифр был нам неизвестен. - Нет выхода! - сказала Лесли. - Где бы мы ни приземлялись, мы - призраки! - Кроме озера Хили... - На озере Хили была Пай, - возразила она, - это не в счет. -... и аварии. - Аварии? - переспросила Лесли. - Там призраком была я. Даже ты меня не видел. Она погрузилась в размышления, пытаясь свести концы с концами. Я вывел машину в левый вираж, облетая золотой знак по кругу так, чтобы он все время был веден сбоку от самолета. Мне показалось, что он колышется под водой и меркнет, словно это символ, существующий в уме, а не в структуре узора. Он таял по мере ток), как наше сосредоточение на любви уступало место обеспокоенности. Он действительно блекнул. Пай, помоги! Без отметки совершенно все равно - знаем мы код или нет. Я начал запоминать ветвистые пересечения. Это место нельзя потерять! -... но я не была призраком-наблюдателем, - продолжала Лесли, - я верила, что погибла в катастрофе. Я верила в то, что я - настоящий призрак, и была таковым. Ричи, ты прав, ответ - в аварии! - Все мы здесь призраки, малыш, - сказал я, продолжая запоминать. - Все это - видимость, вплоть до мельчайших деталей," Две полосы влево, шесть - вправо, две почти прямо вперед. Знак постепенно растворялся в дрожащей ряби, а я не хотел говорить ей об этом. - Мир, в котором мы разбились, был реален для тебя, - сказала она. - Ты верил в то, что выжил, то есть ты не был призраком! Это было параллельное время, но ты похоронил мое тело, ты жил в доме, ты летал на самолетах и водил машины, и беседовал с людьми... И тут я понял, о чем она говорит. Опешив, я смотрел на нее. - Ты хочешь еще раз разбить самолет, чтобы попасть домой? Пай говорила, что это будет легко, как свалиться с бревна! Но она ничего не говорила о том, чтобы разбить Ворчуна. - Нет, не говорила. Но что-то было в этом крушении... почему после него ты не стал призраком? Чем то приземление отличалось от остальных? - Мы оказались за бортом! - сказал я. - Мы не были отрешенными наблюдателями на поверхности, мы стали частью структуры узора, мы были внутри нее! Я оглянулся, чтобы отыскать последние блики растворенного золота и облетел вокруг места, которое запомнил. - Ну как, попробуем? - Попробуем что? Ты имеешь в виду... Ты хочешь выпрыгнуть за борт, пока мы находимся в полете? Я не отрывал глаза от того места, где раньше находился знак: - Да! Начнем приземляться, сбросим скорость и, как только самолет коснется поверхности воды, выпрыгнем за борт! - Боже, Ричард, это ужасно! - Узор - мир метафоры, и метафора работает, неужто ты не понимаешь? Чтобы стать частью какого бы то ни было времени, чтобы принять его всерьез, надо полностью в него погрузиться. Помнишь, что Пай говорила об отвлеченном скольжении над узором? А о падении с бревна? Она объясняла нам, как попасть домой! Ворчун и есть это бревно! - Я не могу! - сказала она. - Не могу! - Медленно полетим против ветра, тогда скорость уменьшится до тридцати миль в час. Я скорее шагну за борт, чем стану разбивать самолет... Я повернул на последний заход, приготовившись к посадке. Она проследила за моим взглядом: - На что ты смотришь? - Разметка исчезла. Я не хочу терять из виду место, где она находилась. - Исчезла? - она посмотрела на пустое место внизу. - 0'кей, - произнесла она, - если прыгнешь ты, то прыгну и я. Но если мы на это решимся, возврата не будет! Я сглотнул, не отрывая взгляда от места, в котором нам предстояло коснуться поверхности. - Нужно будет расстегнуть ремни, открыть фонарь, залезть на борт и прыгнуть. Ты сможешь? - Может, уже пора расстегнуть ремни и откинуть фонарь, - сказала она. Мы отпустили ремни безопасности, и секундой позже я услышал рев ветра: она отперла замок фонаря. У меня пересохло в горле. Она наклонилась ко мне и поцеловала в щеку - Колеса подняты, закрылки опущены. Я буду готова, как только приготовишься ты.

Напряжение натянутой тетивы, мы - стрелы, вода наплавает, чтобы принять нас. - Подготовься, - сказал я. - В момент касания открываем дверцу и прыгаем, - сказала она, отрабатывая движения еще раз. - Верно! - И не забудь! - сказала она, крепко держась за ручку фонаря. - Ты - тоже не забудь, - сказал я, - что бы там ни казалось. Киль летающей лодки чиркнул по воде. Я закрыл глаза, чтобы видимость реальности не сбила меня с толку. ФОНАРЬ. Я почувствовал, что Лесли отжалась на руках одновременно со мной. Рев ветра в лицо. ПРЫЖОК! Я бросился за борт и в то же мгновение открыл глаза. Мы выпрыгнули из самолета, но не в воду, а в пустой воздух. Кувыркаясь, мы оба без парашютов падали прямо на Лос-Анджелес. - ЛЕСЛИ! Ее глаза были закрыты. Сквозь рев ветра она меня не слышала. - Ложь, - сказал я себе, - я вижу ложь. В мгновение, когда я вновь зажмурил глаза, последовал мягкий удар, словно мы налетели на стену, сложенную из подушек. Я взглянул украдкой и обнаружил, что мы - вдвоем - попали в кабину Ворчуна. Вокруг, словно беззвучный взрыв, вспыхнул и туг же исчез шар золотого света. На этот раз мы сидели в пилотских креслах. Самолет гудел - вокруг было небо - все тихо и спокойно, мы - в полной безопасности, как котята на коврике. - Ричи, нам это удалось! - воскликнула она, обняв меня в порыве радости. - Получилось! Ты - гений! - Что угодно сработало бы, от нас требовалось только одно - верить, - скромно сказал я, хотя сам был в этом не вполне уверен. Впрочем, если она утверждает, что я - гений, то мне, пожалуй, следует согласиться. - Это не важно, - радостно заявила она. - Мы вернулись! Курс 142 градуса, магнитный компас устойчиво указывает на юго-восток, навигационные приборы гудят, на индикаторе - оранжевые цифры. Единственный узор под нами был теперь составлен улицами и крышами, вода внизу - яркая голубизна плавательных бассейнов во дворах. Она указала на два самолета вдалеке: - Помеха вон там, и там. - Вижу, поймал. Мы одновременно взглянули на радиостанцию. - Может, попробуем?... Она кивнула, скрестив пальцы. - Привет, диспетчерская Лос-Анджелеса, - сказал я, - Сиберд Один Четыре Браво. Видите нас на экране локатора? - Подтверждение. Один Четыре Браво, есть контакт. У вас помеха на один час, дистанция две мили, движется на север, высота неизвестна. Диспетчер не спросил, где мы были, не намекнул на то, что мы исчезали с его экрана на четверть года, не слышал шквала поздравлений и криков "ура!" в кабине Ворчуна. Лесли дотронулась до моего колена. - Скажи-ка, а что ты видел, когда мы сначала... - Небо - голубое, как цветы, неглубокий океан над узорами. Пай, Жан-Поль, Иван и Татьяна, Линда и Крис... - 0'кей, - сказала она, кивнув. - Не сон. Все это было. Мы продолжали свой полет курсом на Санта Монику, довольные, как Скруджи-триумфаторы, радуясь Рождеству потока времени нашей настоящей жизни. - А что, если все это - правда, - сказала Лесли, - если все они - аспекты нас, а мы - аспекты их? Как это отразится на нашем образе жизни? - Хороший вопрос, - сказал я. На индикаторе высветилась отметка десятимильной зоны. Я слегка приопустил нос и закрылками зафиксировал угол снижения. - Хороший вопрос. Мы приземлились на широкой взлетно-посадочной полосе аэропорта Санта Моника, отогнали самолет на парковочную площадку и заглушили двигатель. Я был готов к тому, что, остановившись, мы переметнемся во время, отстоящее от нашего на тысячу лет. Но нет, все оставалось на месте - множество самолетов, спокойно стоявших вокруг нас, шум транспорта на бульваре Сентинела, соленый воздух и солнце. Я помог жене выбраться из самолета. Обнявшись, мы постояли немного на поверхности нашей собственной планеты в нашем собственном времени. - Ты дрожишь? - шепнул я в ее волосы. Она отстранилась немного, чтобы взглянуть мне в глаза, и утвердительно кивнула. Я достал из самолета сумки, мы натянули на фонарь тент и тщательно пристегнули его. На другой стороне парковочной площадки аэродромный служитель оторвался от наполовину заполированного "Ласкомб Сильвэйр", взобрался в кабину топливоразвозчика и подкатил к нашей "Морской птице". Он был совсем мальчишкой - не старше, чем я в те годы, когда занимался тем же. На нем была кожаная куртка - такая же, как та, в которой тогда красовался я. Только у него над левым нагрудным карманом было вышито "ДЭЙВ". Как легко усмотреть в нем меня, сколь многое мы могли бы рассказать ему о его будущем, уже ставшем истиной, о приключениях, уже ожидающих его выбора! - Добрый день, ребята! - сказал он. - Добро пожаловать в Санта Монику! Не желаете заправиться сегодня? Мы рассмеялись. Как странно, что нам опять требуется топливо. - Разумеется, - ответил я, - мы летали довольно долго. - А где вы были? - поинтересовался он. Я взглянул на жену в поисках помощи, но она не изъявила желания вмешаться, как ни в чем ни бывало ожидая моего ответа. - Да, так, летали вокруг, - неуверенно произнес я. Дэйв боролся с рычагом топливного насоса: - Никогда еще не летал на "Морской птице". Но слышал, что они могут садиться чуть ли не где угодно. Это правда? - Точно - правда, - подтвердил я. - Этот самолет способен перенести тебя в любое место, какое ты только можешь себе представить.

Только во взятой напрокат машине, без приключений направляясь в гостиницу, мы решились наконец затронуть этот вопрос. - Ну хорошо, - сказала Лесли, ведя машину по въезду на скоростную трассу Санта Моники, - мы будем об этом рассказывать, или нет? - На конференции? - Вообще. - И что мы расскажем? Смешную сказку о том что случилось по пути на собрание? Мы остановились между небом и землей на три месяца застряв в измерении где нет ни пространства ни времени просто иногда кажется что они там есть и мы обнаружили что каждый человек суть некий аспект каждого человека потому что сознание едино и кстати будущее мира субъективно и мы выбираем то чему предстоит произойти со всем миром посредством того что избрано нами в качестве нашей собственной истины большое спасибо за внимание мы готовы ответить на вопросы? Она рассмеялась: - Тогда как лица немногие в этой стране соглашаются, что существует вероятность наличия у человека более чем одной жизни, являемся мы и утверждаем: нет, каждяй имеет бесконечное количество жизней, и все они существуют в одно и то же время! Лучше не ввязываться. Давай оставим все случившееся при себе. - Ну, в общем-то, это не ново, - сказал я. - Помнишь, как у Альберта Эйнштейна? Для нас - верующих физиков - различие между прошлым, настоящим и будущим - не более чем иллюзия, хотя иллюзия и весьма основательная. - Альберт Эйнштейн такое говорил? - Да это меньше половины того, что он сказал! Если хочешь узнать что-нибудь невероятное, спроси у физика. Световые лучи изгибаются, пространство искривляется, часы в ракетах идут медленнее, чем дома; расщепляя одну частицу, получаем две таких же размеров, стреляешь из ружья, двигаясь со скоростью света, и из ствола ничего не вылетает... Тут не мы одни выбрасываем все это в мир, только ты и я. Любой, кто читает квантовую механику, любой, кто когда-либо развлекался игрой с кошкой Шредера... - Ну, и скольких любителей кошек Шредера ты знаешь? - спросила она. - Много ли людей холодными ночами корпят над расчетами по квантовой физике? Не думаю, что нам следует рассказывать. Не думаю, чтобы ктото нам поверил. Это случилось с нами, но даже я не уверена в том, что все это - правда. - Мой дорогой скептик, - произнес я. Но и у меня не было уверенности. А если все это был сон, редкостный сон для двоих, все это - узор. Пай и... а если все это - фантазия? Я прищурился, разглядывая транспорт на дороге - проверка нового угла зрения. Вон в том "Мерседесе" с затемненными стеклами - не мы ли? А в ржавом "Шевроле" у обочины с окутанным паром радиатором? А вон те молодоженыне мы, случайно? Не мы ли идем вдоль дороги, замышляя преступление, неся в сердцах своих жажду убийства? Мы пытались увидеть их как себя в других телах, но ничего не получалось. Каждый человек был отделен и закатан в стальные листы. Мне настолько же трудно было представить нас в роскоши, насколько невозможно - в нищете, хотя мы пережили я то, и другое. Мы есть мы, и никто другой. - Ты проголодался? - спросила Лесли. - Я не ел несколько месяцев. - Но до бульвара Робертсона доживешь? - Доживу, если доживешь ты. Лесли с превышением скорости промчалась по трассе, свернула на улицы, которые знала еще со времен своей жизни в Голливуде. Та жизнь была теперь куда более далекой, чем жизнь Ле Клерка - настолько слабую связь с тем временем ощущала, по ее словам, Лесли. Бывало, вечером, улегшись в постель, мы смотрели старые фильмы, и Лесли вдруг ни с того ни с сего обнимала меня, говоря: - Спасибо тебе за то, что ты избавил меня от всего этого! И все же я подозревал, что какая-то часть ее по всему этому скучает, хотя она никогда в этом не признавалась. Разве что если фильм оказывался очень хорошим. Ресторан был на месте - вегетарианский рай для добросовестно проголодавшихся - с классической музыкой и полным запретом курения. С тех пор, как мы уехали из города, он приобрел популярность, и ближайшая свободная парковочная .площадка нашлась только за квартал от него. Она выбралась из машины и живо направилась к ресторану. - Я здесь жила! Ты веришь? Сколько жизней тому назад? - Неправильно говорить тому назад, - я взял ее за руку, чтобы она не шла так быстро. - Хотя, должен признаться, осознать существование последовательных жизней несколько легче, чем одновременных. Сначала - древний Египет, потом - немного перипетий во времена династии Холь, освоение Дикого Запада... По пути к ресторану нам попался огромный торговый Центр с целой стеной телевизоров в витрине - мельтешащая путаница форматом четыре на четыре. -... но то, что мы узнали, далеко не так просто. Тут Лесли бросила взгляд на витрину и остановилась - так внезапно, словно вспомнила об оставленной в машине сумочке, или сломала каблук. Секунду назад, умирая от голода, она рысью неслась в направлении ресторана, а тут вдруг - полная неподвижность - смотрит телевизор. - Все наши жизни одновременно? - переспросила она, блуждая взглядом среди экранов. - Жан-Поль Ле Клерк и его время, жизнь во времена конца света, жизнь во вселенной Машары - все это Одновременно, и мы не знаем, как об этом сказать, даже как это осознать? - М-м-м.,. Непросто, - признал я. - Как насчет какой-нибудь еды? Она постучала по стеклу витрины. - Глянь-ка. Каждый телевизор в витрине был включен на свой канал. В это время дня почти по всем программам шли старые фильмы. На одном экране Скарлетт O'Xapa клялась не голодать больше никогда в жизни, рядом Клеопатра строила интриги ради Марка Антония, под нею танцевали Фред и Джинджер - вихрь из цилиндра и кружев, справа от них молнией мести дракона пролетал Брюс Ли, возле него капитан Керк и очаровательная лейтенант Полома обводили вокруг пальца космического бога, слева от них стремительный рыцарь метал магические кристаллы, мигом очищавшие его кухню до блеска. На других экранах - другие драмы. Целый ряд их выстроился в витрине вдоль тротуара. На каждом экране - бирка распродажи: КУПИ МЕНЯ! - Одновременно! - сказал я. - То есть прошлое или будущее зависит не от того, какой год, - сказала она, - а от того, на какой канал настроиться зависит от того, что мы выбрали, что решили посмотреть! - Бесконечное число каналов, - сказал я, интерпретируя образ витрины, - но ни один телевизор не может показывать больше, чем одну программу, поэтому каждый убежден, что есть только один канал! Она указала пальцем куда-то мимо меня: - Новый телевизор. В другом углу витрины висел новый настенный телевизор, изготовленный с применением высоких технологий. На его экране Спенсер Трейси решал головоломки Кэтрин Хэпберн, и в то же время на пятидюймовой врезке толпа автофургонов рвалась к финишу гонок. - Ага! - произнес я. - Если мы достаточно развиты, мы можем настраиваться на более чем одну жизнь! - А что нужно, чтобы стать такими развитыми? - поинтересовалась она. - Наверное, дороже стоить? Она рассмеялась: - Я знала, что какой-то способ есть. Обнявшись, мы пошли дальше, свернули в свое любимое заведение, нашли свободный столик у стены. Она раскрыла меню и прижала его к себе: - Салат из сельдерея! - Есть вещи, которые не меняются, - сказал я. Она счастливо кивнула.

За обедом мы говорили и говорили. Торговый центр - центр - это было совпадение, или нас всегда окружают не замечаемые нами подсказки? Несмотря на то, что мы были ужасно голодны, мы время от времени напрочь забывали о еде. - Это - не совпадение, - говорил я. - Все метафорично, если задуматься. -Все? - Ну, давай попробуем, - сказал я. - После всего, что мы узнали, что бы ты ни назвала... я скажу тебе, чему нас учит названное тобой. Даже мне самому такое утверждение показалось слишком... смелым. Она взглянула на морской пейзаж, изображенный на противоположной стене комнаты: - Океан! - Океан содержит в себе множество капель воды, - начал говорить я, почти не задумываясь. Мысль, мгновенно возникшая в моем уме, была ясна и прозрачна, как кристалл. - Капли кипящие и замерзшие, яркие и темные, парящие в воздухе и выжимаемые многотонным давлением. Капли, которые меняются с каждым мгновением, испаряются и конденсируются. Но каждая капля едина с океаном. Без него капли не могут существовать. Без капель же невозможен океан. Но каплю в океане уже не назовешь каплей. Там между каплями нет границ, пока кто-то их не установит! - Очень хорошо! - сказала она. - Это очень хорошо, Ричи! Я посмотрел на салфетку под своей тарелкой. На ней была изображена карта Лос-Анджелеса. - Улицы и дороги, - сказал я. Она закрыла глаза. - Улицы и дороги соединяют каждое место со всеми остальными местами в мире. Но каждый водитель выбирает сам, куда ехать, - медленно заговорила она. - Можно отправиться на природу, а можно - в квартал, где собираются отбросы общества, можно - в университет или в бар, можно устремиться вдаль по дороге, ведущей за горизонт, а можно - сновать туда-сюда по привычной колее. А можно вообще припарковать машину и не ехать никуда. Лесли наблюдала за тем, как идея трансформируется в ее уме, рассматривала ее со всех сторон, это ее забавляло. - Можно выбрать климат - все зависит от того, куда поедешь - в Фэрбэнкс или в Мехико, или в Рио. Можно вести машину осторожно, а можно - мчаться сломя голову. Можно ехать на гоночной машине или в седане, или на грузовике, можно содержать машину в безупречной форме, а можно дать ей развалиться на куски. Можно путешествовать без карты, тогда каждый поворот будет приносить неожиданности, а можно все тщательно спланировать и знать в точности - куда и как проехать. Каждая из выбранных дорог всегда находится на своем месте - и до того, как мы проедем по ней, и после. Любое возможное путешествие всегда существует, и водитель един со всеми. Просто каждое утро мы делаем выбор - куда отправиться сегодня. - О-о-о! Потрясающе! - Интересно, мы только сейчас об этом узнали, - сказала она, - или знали всегда, просто никогда не задавались такими вопросами? Прежде чем я ответил, она предложила мне еще один тест: - Арифметика. Метод работал не во всем, что мы пробовали интерпретировать, но когда речь шла о каких бы то ни было системах, интересах или призваниях, он оказывался удачным. Программирование, кинопроизводство, розничная торговля, игра в игры, авиаспорт, садоводство, инженерное дело, искусство, образование, парусный спорт... за каждым призванием крылась метафора, ясно раскрывающая устройство вселенной. - Лесли, у тебя нет ощущения... Разве мы - те же, что были раньше? -Не думаю, - ответила она. - Если бы мы вернулись после всего случившегося и остались неизмененными, мы бы... но ты не это имеешь в виду, да? - Я имею в виду по-настоящему, - сказал я, понизив голос. - Ты посмотри на окружающих, на людей в ресторане. Она посмотрела. Она разглядывала их довольно долго. - Может быть, все это развеется, но... -... но мы знаем здесь всех, - продолжил я. За соседним столиком сидела женщина-вьетнамка - благодарная добрым, жестоким, злым - всей любимой ею Америке, гордая за своих двух дочерей - лучших учениц в св6их классах. Мы понимали ее, мы гордились вместе с ней, гордились тем, что она сделала, превратив надежду своей жизни в реальность. В другом конце комнаты четверо подростков хохотали, хлопая друг друга по спинам, игнорируя всех, кроме себя, привлекая к себе внимание по причинам, им самим неизвестным. Эхо тех неловких, болезненных лет наших собственных жизней отдавалось в наших сердцах мгновенным пониманием. Вот молодой человек - зубрит, готовясь к выпускным экзаменам. Он не замечает ничего, кроме страницы перед ним, водя кончиком карандаша по строчкам. Он знал, что вряд ли еще когда-нибудь ему придется отличать моменты отклонения "я"-луча, но он знал также и то, что путь этот важен, и каждый шаг имеет значение. Мы тоже знали. Седовласая пара - аккуратно одетые, они тихо беседуют за угловым столиком. Столько всего в этой жизни предстоит вспомнить, такое теплое чувство - лучшее уже сделано, можно строить планы на будущее, которое никто другой не в состоянии даже представить. - Какое необычное чувство, - сказал я. - Да, - подтвердила она. - Это уже когда-то было? В нескольких вне-телесных экспериментах я ощущал определенное космическое единство. Но я еще никогда не чувствовал себя единым с людьми в состоянии полного бодрствования, сидя в ресторане. - Было, но не такое. Этого, думаю, не было. Обрывки воспоминаний всплывали откуда-то из самой глубины памяти, выхватывая паутину наших связей с каждым из людей, лежащую в основе того, что, как кажется, нас друг от друга отличает. Жизнь - одна-единственная. Так говорила Пай. Трудно возразить. Тяжело судить, когда сам - в свете прожектора. А когда понял - судить незачем. Единственная. Не незнакомцы, но дети, знающие души, которыми нам предстоит стать? Концентрат глубоко скрытых ожиданий, любопытство - то, что соединяет нас друг с другом, безмолвное спокойное удовлетворение своей властью строить жизни, творить приключения, порождать жажду знания. Единственная. В этом городе они - это тоже мы? Неизвестный и суперзвезда, торговец наркотиками и полисмен, адвокат и террорист и музыкант в студии? Мы говорили, и нежность понимания оставалась с нами. Не знание, которое приходит и уходит, но осознание, которое с нами неизменно. То, что мы видим - это наше собственное сознание, и, когда это понято, - насколько изменяется все вокруг! Каждый человек в этом мире - мы отражаем его, мы - живые зеркала .орут друга. - Я думаю, мы не вполне отдаем себе отчет о всей огромности того, что с нами произошло, - сказала Лесли. - Как трамвай, который катится по рельсам с миллионами стрелок, - сказал я, - а мы сидим и можем лишь созерцать, как течет колея. Откуда мы пришли, куда направляемся? Пока мы беседовали, за окнами стало темно. Мы чувствовали себя влюбленными, которые вновь повстречались в раю, мы стали теми же, кем были всегда, но увидевшими себя такими, какими мы были раньше. Мы видели, что могло произойти в тех жизнях, которые нам еще предстояло узнать. Наконец мы покинули ресторан. Обнявшись, мы вышли в ночь, вышли в город. По улицам носились автомобили - юг-север-восток-запад, мальчишка на скейте выписывал вокруг нас дивные скоростные узоры, молодая парочка приближалась к нам - они шли, крепко обнявшись в безмолвном экстазе, все мы были на своем пути к выбору - выбору этой минуты, этого вечера, этой жизни.

На следующее утро без четверти девять мы поднялись по дороге с трехрядным движением на вершину холма и въехали в парковочный сад, где места для стоянки автомобилей сплошь утопали в цветах. По одной из множества дорожек, окруженных нарциссами, тюльпанами и гиацинтами, среди которых поблескивали какие-то крохотные серебристые цветочки, сквозь воздух, наполненный тончайшими ароматами, мы прошли в зал заседаний. Спринт Хилл - вот уж действительно весенний холм! Войдя в здание, мы оказались в парящем над океаном просторном помещении с множеством окон. Солнечный свет плясал на воде под окнами, отраженные блики узорами ложились на потолок. Два ряда кресел широкой дугой пересекали комнату, между ними широкий проход. За креслами - небольшое возвышение, на нем - три классные доски цвета зеленого лимона, микрофон на серебристой стойке. Мы остановились у стола на входе. Там было только две таблички с именами, два конверта с информационными материалами, два блокнота и две ручки - наши. Мы прибыли последними из пятидесяти или около того человек, совершивших тысячемильные путешествия, чтобы принять участие в этой встрече умов. Мужчины и женщины стояли между кресел, здоровались. Женщина подошла к средней доске, написала на ней тему и свое имя. Плотный господин с тронутыми сединой черными волосами подошел к возвышению. - Добро пожаловать, - произнес он в микрофон, перекрывая гомон, наполнявший комнату. - Добро пожаловать в Спринг Хилл. Похоже, все в сборе... Он подождал, пока мы найдем свои кресла и сядем. Закончив прилаживать нагрудные таблички с именами, мы с Лесли одновременно подняли глаза на говорившего. Комната поплыла перед нашими глазами - таково было потрясение. Я повернулся к ней в то самое мгновение, когда она повернулась ко мне. - Ричи! Это... Человек у микрофона подошел к средней доске, взял мел - Все написали названия своих выступлений? Бахи - вы только что прибыли, ваша тема...? - .АТКИН! - выдохнул я. - Зовите меня Гарри, - сказал он. - У вашей темы есть название? Ощущение было таким, словно мы вновь оказались гдето там: в узоре, приземлившись в пристройке цеха формовки идей. Может, немного старше, а так - тот же самый человек. А может быть, это - вовсе не Лос-Анджелес, как мы полагали, и мы опять каким-то образом попали не туда... - Нет, - ответил я, вздрогнув, - Названия нет. И доклада нет. На мгновение головы окружающих повернулись к нам. Лица незнакомых людей, и все же... Лесли коснулась моей руки. - Не может быть! - шепнула она. - Но какое сходство! Еще бы. Нас пригласил сюда Гарри Аткин. Под письмом была его подпись, его имя было известно нам еще до того, как мы выехали из дома. Но он был так похож на Аткина! - Еще кто-нибудь? - спросил он. - Помните - максимум пятнадцать минут для первичного выступления. Шесть докладов - пятнадцатиминутный перерыв. Еще шесть - и перерыв на обед. Есть еще доклады? За несколько кресел от нас поднялась женщина. Аткин кивнул ей: - Марша? - Искусственен ли искусственный интеллект? Новое определение человечества. Человек написал название доклада четкими печатными буквами на средней доске - в самом низу списка из десятка других названий, проговаривая слова: "ЧЕ...ЛО...ВЕ...ЧЕ ...СТВА... МАРША...БЭ...НЕР...ДЖИ". Он поднял взгляд: - Кто-нибудь еще? Все молчали. Лесли наклонилась ко мне. - Новое определение человечества? - шепотом проговорила она. - Это звучит похоже на...? - Да! Но Марша Бэнерджи - это ИМЯ, - шепнул я, - величина в науке об искусственном интеллекте, она пишет на эту тему уже много лет. Она не может быть... - Я думаю, с утверждением о совпадении мы погорячились, - сказала она. - Взгляни-ка на остальные названиям Гарри Аткин бросил взгляд на доску - Оргкомитет поручил мне объяснить, что Спринг Хилл - это собрание в тесном кругу шестидесяти самых необычных умов, умов из среды людей науки и тех, кто пишет. Он помолчал, потом слегка улыбнулся... та самая улыбка! - Список шестидесяти самых разумных умов был бы, вероятно, несколько иным... По комнате прокатился смех. Первая тема в перечне на доске была темой доклада самого Аткина: СТРУКТУРА ИДЕЙ И ТЕХНОЛОГИЯ ИХ РАЗРАБОТКИ. Я повернулся к Лесли, но она уже прочла это и кивнула мне, продолжая читать дальше. - Вас пригласили потому, что вы - не такие, как все, - говорил Гарри, - потому что оргкомитет заметил: вы скользите по самой кромке льда. Спринг Хилл призван познакомить каждого из вас с еще некоторыми людьми, находящимися так же близко к краю, как вы. Мы хотим, чтобы вы не чувствовали себя там одинокими... С возрастающим изумлением мы читали названия докладов на доске. БУДУЩЕЕ БЕЗ ГРАНИЦ: РАССВЕТ ЭЛЕКТРОННОЙ НАЦИИ. ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНАЯ ФИЗИКА МЫСЛЕ-ЧАСТИЦ. ЧТО ТАКАЯ ЗАМЕЧАТЕЛЬНАЯ ЛИЧНОСТЬ, КАК ВЫ, ДЕЛАЕТ В ТАКОМ ЗАМЕЧАТЕЛЬНОМ МИРЕ, КАК ЭТОТ? ОБУСЛОВЛЕННОСТЬ НЕВЗГОД: ГДЕ ИСКАТЬ ЧЕЛОВЕЧЕСКУЮ ВОЛЮ? А ЧТО, ЕСЛИ: ПРЕДОПРЕДЕЛЕННОСТЬ РЕШЕНИЙ. СВЕРХПРОВОДЯЩИЕ СУПЕР-КОМПЬЮТЕРЫ В ВОССТАНОВЛЕНИИ ЭКОЛОГИИ. ЛИЧНАЯ ЦЕЛЬ: ТЕРАПИЯ ПРОТИВ НИЩЕТЫ И ПРЕСТУПНОСТИ. ПУТИ К ИСТИНЕ: СОЕДИНЕНИЕ НАУКИ И РЕЛИГИИ. РАЗРУШИТЕЛЬ В КАЧЕСТВЕ ИССЛЕДОВАТЕЛЯ: НОВЫЕ РОЛИ ДЛЯ ВОЕННЫХ ИЗМЕНЯЮЩИЕ ВЧЕРА, ЗНАЮЩИЕ ЗАВТРА. ВЫБОР РОДНЫХ: СЕМЬЯ ДВАДЦАТЬ ПЕРВОГО ВЕКА. СОВПАДЕНИЯ: ЮМОР ВСЕЛЕННОЙ? - напомнить вам, что любой из вас во время любого выступления может подойти к одной из боковых досок, - говорил Аткин, - и записать свои соображения, ассоциации, возможные направления исследований, идеи, которые возникли в вашем сознании в связи с докладом выступающего. Когда доски будут заполнены, стирайте верхнюю запись и пишите свое, и так далее... ОБЯЗАТЕЛЬНО ЛИ УМИРАТЬ? HOMO AGAPENS: ТРЕБОВАНИЯ К НОВОЙ РАСЕ ИЗУЧЕНИЕ ДЕЛЬФИНА ТВОРЧЕСКИЕ АЛЬТЕРНАТИВЫ ВОЙНЫ И МИРА МНОГИЕ МИРЫ ОДНОВРЕМЕННО? НЕКОТОРЫЕ ВОЗМОЖНЫЕ СТРУКТУРЫ - Ричи, ты видишь? Смотри - последняя запись! Аткин вынул из кармана таймер, включил сигнал - ПИП-ПИП-ПИП - требовательный голос электро-канарейки. - Пятнадцать минут проходят довольно быстро... Я дочитал, моргнул. Неужели кто-то еще обнаружил узор? Мы ведь все время пытались представить себе... а что, если мы - не единственные, кто там побывал? - вы должны представить нам главное из вашей самой новой работы как можно более сжато, - продолжал Аткин, - что вы обнаружили, что собираетесь делать дальше. Во время перерывов мы можем собираться для более детальных обсуждений, обмена конкретными результатами исследований, договоров о других встречах. Однако во время выступления вы должны останавливаться, едва услышите вот это... Он опять включил канарейку. -... потому что кому-то другому, - человеку, такому же удивительному, как вы, тоже необходимо выступить. Вопросы? Совсем как на старте спринтерской гонки скоростных автомобилей. Было слышно, как умы вокруг заводятся, как гудят на старте высокооборотные двигатели экзотических машин, готовых рвануться вперед. Аткин вполне мог бы держать в руках стартовый флажок. Аткин оглянулся на часы: - Приступим через минуту - как раз с начала следующего часа. Выступления будут записываться на магнитофон, записи можно будет получить. Имена и номера телефонов присутствующих у вас уже есть. Перерыв на обед в четверть первого, ужин - с пяти до шести в соседней комнате, работу сегодня заканчиваем в девять пятнадцать, завтра начинаем без четверти девять. Больше вопросов прошу не задавать, поскольку я - первый докладчик. Он еще раз взглянул на часы - секундная стрелка почти достигла часовой отметки - и нажал кнопку таймера. - Итак. Идеи не есть мысли, но разработанные структуры. Отметьте это и обратите внимание на то, как построены ваши идеи. И вы обнаружите поразительный рост качества вашего мышления. Вы мне не верите? Возьмите свою самую новую, самую лучшую идею. Прямо сейчас. Закройте глаза и воспроизведите ее в своем уме... Я закрыл глаза, думая о том, что мы узнали: каждый из нас суть аспект любого другого. - Рассмотрите идею и поднимите руку, если вам покажется, что ваша идея состоит из слов. Он сделал паузу. - Сделана из металла? Еще пауза. - Пустое пространство? Пауза. - Кристалл? Я поднял руку. - Пожалуйста, откройте глаза. Я открыл глаза. Лесли сидела с поднятой рукой. Все остальные - тоже. Ропот удивления - смех, ахи, возгласы "ух ты!" - Кристалл - это не случайность, и имеется причина тому, что вы увидели вполне определенную структуру, - сказал Аткин. - Каждая удачная идея подчиняется трем технологическим правилам. И если вы рассмотрите ее с этой точки зрения, вам сразу станет ясно - будет она работать или обречена на провал. В комнате царила предрассветная тишина. - Первое правило - правило симметрии, - сказал он. - Закройте глаза еще раз и изучите форму вашей идеи... Последовавшее за этим ощущение я в последний раз испытывал, когда переводил реактивный истребитель из режима полного газа в режим дожигания топлива - такой же мощный взрыв дикой, едва контролируемой энергии в спине. Аткин говорил. Во втором ряду поднялся человек, подошел к левой доске и написал бегущими печатными буквами: "ОРГАНИЗУЮЩИЕ И КЛЮЧЕВЫЕ ИДЕИ МЕЖКОМПЬЮТЕРНОГО ОБЩЕНИЯ ДЛЯ ПОНИМАНИЯ БЕЗ СЛОВ". Конечно! Без слов! Слова - такое неуклюжее средство при телепатической передаче. Как часто слова становились нам помехой, когда мы беседовали с Пай о времени! - А если вместо "межкомпьютерного общения" сказать "общения умов", а? - шепнула Лесли, одновременно слушая и что-то записывая. - Когда-нибудь и нам нужно будет добраться до вопросов языка! - ... четвертое правило каждой работающей идеи, - продолжал Аткин, - наличие в ней очарования, своего рода шарма. Из всех трех правил четвертое - самое важное. Однако единственным мерилом очарования является... ПИП-ПИП-ПИП-ПИП-ПИП-ПИП-ПИП-ПИП-ПИП Вздох разочарования в аудитории. Аткин поднял руку, давая понять, что все в порядке, остановил таймер, поставил его на начало отсчета и отошел в сторону. Вышел молодой человек. Говорить он начал, еще не дойдя до микрофона: - Электронные нации - не эксперимент отдаленного будущего, который может сработать, а может оказаться бесперспективным. Они уже существуют, уже работают, в каждый момент времени они - вокруг нас - невидимые сети тех, кто разделяет одни и те же идеи, имеет одни и те же шкалы ценностей. Спасибо Гарри Аткину за то, что он так удачно предварил мое выступление! Граждане этих наций могут быть американцами или испанцами, японцами или латышами, но то, что объединяет их в невидимую страну, гораздо сильнее любых географических факторов и границ... Утро на взлете - лучи света сверкают всеми цветами радуги - от алмаза и изумруда до рубина, с каждым движением и всплеском вбирая в себя все больше огня. Как одиноки мы были в компании наших странных мыслей и как радостно осознавать себя своими в этой семье незнакомцев! - Как думаешь, крошке Тинк это понравилось бы, если бы она знала? - спросила Лесли. - А она знает, - шепнул я. - Откуда, ты думаешь, взялась идея встречи в Спринг Хилл? - Разве она не говорила, что является феей нашей идеи, другим уровнем нас самих? Я тронул руку Лесли и спросил: - Где заканчиваемся мы и начинаются другие в этой комнате? Я этого не знал. Где начинаются и заканчиваются ум и дух, где начинается и заканчивается неравнодушие, где - границы разумности, любознательности и любви? Как много раз мы жалели, что у нас есть только по одному телу! Еще хотя бы несколько тел - и мы смогли бы уходить и оставаться одновременно. Можно было бы спокойно жить среда дикой природы, наслаждаясь восходами и покоем, приручая животных, выращивая растения, будучи ближе к земле, и в то же время быть городскими жителями, в гуще толп, где толкаешь ты и толкают тебя, смотреть фильмы и их снимать, ходить на лекции и самим читать их. Нам не хватает тел для того, чтоб каждый час встречаться с людьми и в то же время пребывать в одиночестве, одновременно возводить мосты и уединенные скиты, изучать все языки сразу, осваивать все возможные навыки, изучать, практиковать и преподавать все, что хотелось бы знать, работать до упаду и не делать ничего вообще. -... обнаруживаем, что верность и преданность граждан этих наций друг другу намного превосходит их верность и преданность своим географическим странам. И это при том, что лично они друг с другом никогда не встречались, их любовь друг к другу обусловлена качеством их мышления, их характером... - Эти люди - мы в других телах! - прошептала Лесли. - Они всю жизнь хотели летать на гидросамолетах, и мы делаем это за них. Мы всегда хотели разговаривать с дельфинами, исследовать электронные интеллекты, и они делают это за нас! Люди, которые любят одно и то же, - не чужие, даже если они ни разу в жизни не встречались! ПИП-ПИП-ПИП- ПИП-ПИП-ПИП -... с одной и той же шкалой ценностей, не являются чужими друг другу, - сказал молодой человек, отходя от микрофона, - даже если они ни разу в жизни не встречались! Мы переглянулись и присоединились к короткому шквалу аплодисментов. Потом начал выступление следующий докладчик - женщина. Она говорила, четко следя за временем: - Подобно тому, как мельчайшие материальные частицы являются чистой энергией, мельчайшие единицы энергии могут быть чистой мыслью. Мы провели серию опытов, позволяющих предположить, что окружающий нас мир может в самом буквальном смысле быть умозрительным построением. Мы открыли частице-подобное образование, которое назвали имаджионом... Наши блокноты пухли от измятых ручками страниц, щебетание таймера каждый раз несло одновременно и разочарование и обещание. Столько всего необходимо сказать, столько узнать! Как могло такое количество поразительных идей собраться в одном месте? Могли бы мы все - собравшиеся в этой комнате - быть одним человеком? Я краем глаза заметил, что Лесли смотрит на меня, и повернулся, чтобы взглянуть ей в глаза. - Нам есть что им рассказать, - произнесла она. - Сможем ли мы простить себе, если не скажем? Я улыбнулся ей: - Мой дорогой скептик. - Из разнообразия возникает это замечательное единство, - сказала докладчица, - мы так часто замечаем, что воображаемое нами оказывается тем, что мы находим... Она говорила, я встал и подошел к центральной доске. Отыскал мел и печатными буквами написал в самом низу списка название того, о чем мы намеревались говорить в течение отведенных нам пятнадцати минут: ЕДИНСТВЕННАЯ Потом я положил мел, вернулся на свое место рядом с женой и взял ее за руку. Начинался день.