- Ты уверена, что нет никакой карты? Пай улыбнулась: - Никакой. Я подумал о том, что просчитанный до тонкостей курс так много значит для любого полета. Обычно все выглядит так. На листе бумаги ставится точка - здесь находимся мы. И еще одна точка - сюда мы собираемся лететь. Все пространство между этими точками заполняется числовыми значениями различных углов, расстояний, направлений и времени. Здесь, в безграничной стране, которую мы никогда в глаза не видели, отказывался работать компас и хоть какой-нибудь карты тоже не было. - Вас будет вести интуиция, - сообщила Пай. - На одном из уровней вашего Я вам уже все известно. Нащупайте его, попросите указать дорогу и убедитесь, что он поведет вас туда, куда вы больше всего стремитесь. Попробуйте. Лесли сразу закрыла глаза, изо всех сил стараясь следовать сказанному Пай. Из окна отчетливо обозревалась панорама великолепного узора, наша необыкновенная гостья сидела молча, да и моя Лесли так долго не издавала ни звука, что можно было подумать, будто она уснула. - Поверни вправо, - наконец заговорила она мягко, не уточнив, как именно свернуть - резко вправо или чуть правее, словом, угол поворота остался неизвестен. Я решил взять чуть вправо и амфибия, изящно наклонившись, изменила курс. Мгновение спустя я опять услышал голос Лесли: - Этого достаточно... И вот крылья нашего гидроплана снова в горизонтальном положении. спросил я. - Летим на высоте около пятисот футов. Я плавно прибавил скорость, и мы понеслись над морем, которое было теперь совсем рядом. Ничего странного, - подумал я. - Сенситивы, умеющие вспоминать свои прошлые жизни, следуют, повинуясь некому внутреннему ощущению, через неприступные стены и запертые двери, пока не почувствуют, что прибыли. А что если попытаться обнаружить в себе такую же силу, чтобы верно направлять полет Ворчуна? Почему бы нам не найти альтернативных себя, если этого будет страстно желать наш внутренний гид? И что мы потеряем в случае, если ничего не выйдет? - Опять направо, - указала дорогу Лесли и затем почти сразу добавила: - Прямо. И опустись на пятьсот футов. - Но тогда мы будем прямо над водой, - сообщил я после несложных вычислений. Она кивнула, все еще не раскрывая глаз: - Приготовься к посадке. На полотне с изображением бесконечного лабиринта, расстилавшегося внизу, не произошло никаких изменений: оно по-прежнему было необозримо сложным и запутанным. Завитки, разветвления и параллели всех цветов радуги уступали путь поворотам, изгибам и веерообразным потокам, в которых пастельные тона перерастали в серебристые. Поверх этого загадочного мира хрустальным куполом искрилось прозрачное море. Я повернулся к Пай, но вместо ответа прочел в ее взгляде безмолвное подожди-и-увидишь. - Поверни направо, - продолжала вести нас Лесли. - Мы уже почти там. Чуть левее... Теперь выключай мотор, садись! Я сбросил газ, и в тот же миг поплавки гидроплана коснулись волн. Услышав плеск воды, Лесли открыла глаза и принялась наблюдать за происходящим, ожидая так же нетерпеливо, как и я, пока мир растворится в обильных морских брызгах. Ворчуна не было, и вместе с ним исчезла и Пай. Мы с Лесли стремительно пронеслись сквозь золотые сумерки над рекой, мимо деревьев, росших на берегу, оказавшись вблизи старого каменного дома. Мы очутились в гостиной, серой и потускневшей, с низкими потолками, с заколоченным досками камином в углу, с ужасно покореженными деревянными полами, с ящиком из-под апельсинов вместо стола, с видавшим виды стареньким пианино у одной из стен. В этой комнате даже свет отдавал серостью. За пианино, на обветшалом стуле, в бедном поношенном платье сидела худощавая девушка с длинными светлыми волосами. Книжная полка перед ней была битком забита томами внушительных размеров с сочинениями Брамса, Баха, Шуберта. Она играла по памяти сонату Бетховена, и ей удавалось извлекать из этого полуразвалившегося инструмента удивительные звуки. Лесли оторопела. - Это же мой дом, - прошептала она в замешательстве, - дом в Аппер Блэк Эдди! Ричи, это я! Я присмотрелся повнимательнее. Моя жена и прежде рассказывала, что в детстве ей не часто удавалось наедаться досыта, но эта девушка, - она была на грани голодного истощения. Неудивительно, что Лесли редко оглядывалась назад. Будь мое прошлое таким же унылым, я бы тоже не получал особого удовольствия от воспоминаний. Девушка не заметила нас и играла так вдохновенно, словно была очарована блаженством Небес. На пороге кухни бесшумно появилась женщина со вскрытым конвертом в руках и остановилась, прислушиваясь к музыке. Небольшого роста и приятной внешности, она казалась такой же худой и изможденной, как и девушка. - Мама!.. - заплакала Лесли, ее голос дрожал. Женщина не увидела нас и ничего не ответила. Она терпеливо ждала, когда оборвется соната. - Радость моя, все это превосходно, - грустно качая головой, обратилась она к девушке, хотя та сидела в ней спиной. - На самом деле. И я горжусь тобой. Но у этого нет будущего! - Мама, я прошу тебя... - Будь реалисткой, - продолжала женщина. - Пианистов ни в грош не ставят. Помнишь, что говорил святой отец? Его сестре игра на фортепиано не принесла никаких средств к существованию. И это после стольких лет учебы! - Ну мама! - воскликнула девушка, раздраженно вскинув руки. - Оставь в покое сестру святого отца! Почему бы тебе не сказать, что она попросту никудышная пианистка? Она не может обеспечить себя, потому что она бездарна! Казалось, мать девушки не расслышала этой тирады. - Знаешь ли ты, как долго тебе предстоит учиться и жолько денег для этого понадобится? Плотно сжав губы, девушка взглянула на полку с нотами, висевшую прямо перед ней и кивнула, уверенно и гневно. - Мне известна точная сумма. И сейчас у меня в трех местах есть работа. Мама, я добуду деньги. Женщина вздохнула. - Не злись на меня, доченька. Я всего лишь пытаюсь помочь. Мне так не хочется, чтобы ты отказалась от одного великолепного шанса, как я сделала в свое время, и потом всю жизнь раскаивалась. Я отправила в Нью-Йорк твою фотографию, потому что мне казалось, что так ты сможешь пробиться. И представь себе, ты победила? Они заметили тебя! Она положила конверт на подставку для нот. - Хотя бы взгляни на него. У тебя есть шанс стать моделью в одном из крупнейших агентств Пью-Йорка и больше не изнурять себя бесконечным... прислуживанием в ресторанах, и уборкой в чужих домах, и вкалыванием до смерти. - Но я не вкалываю до смерти! - Посмотри на себя! Ты худа, как жердь. Ты думаешь, что выдержишь, вот так, дважды в неделю наскоками посещая колледж, мотаясь до Филадельфии и обратно, поскольку не можешь остаться там больше чем на одну ночь? Ты не выдержишь. Тебе всего семнадцать, а ты так истощена! Почему бы не быть благоразумной? Девушка сидела неподвижно и молчала. Женщина, наблюдая за дочерью, в недоумении качала головой. - Каждая девушка была бы рада стать моделью, а ты собираешься отказаться! Солнышко, выслушай меня. Поезжай и позанимайся этим год и постарайся экономить, насколько получится, а затем, если все еще будет желание, вернешься к своей музыке. Девушка взяла конверт и, даже не взглянув на него, через плечо передала назад. - Мне не хочется ехать в Нью-Йорк, - сказала она, стараясь сдержать гнев. - Меня не волнует то, что я победила. Я не собираюсь быть моделью. И не остановлюсь перед истощением, если именно оно позволит мне заниматься любимым делом. Женщина выхватила письмо из рук дочери, ее материнскому терпению пришел конец. - Пианино - это единственное, о чем ты мечтаешь? -Да! Руки девушки коснулись клавиш, и звуки из раскрытых перед нею страниц наполнили комнату. Дальнейшее продолжение разговора утонуло в этих звуках. Ее пальцы то порхали бабочками, то неподвижно замирали. Откуда в таких тоненьких руках, - подумал я, - столько силы? Некоторое время женщина наблюдала за дочерью, затем вынула из конверта письмо, развернула его, положила на ящик из-под апельсинов и вышла через заднюю дверь. Девушка продолжала играть. Я знал из рассказов Лесли, что на следующий день после этих событий должен был состояться ее концерт. Назавтра ей предстояло встать в четыре утра, чтобы за шесть часов ходьбы и езды на автобусе и троллейбусе проделать путь длиной в шестьдесят пять миль. Она собиралась посвятить весь этот день занятиям, а поздним-вечером играть на концерте, затем спать на автобусной остановке, чтобы утром опять пойти на занятия, сэкономив деньги за ночлег на покупку нот. Лесли отошла от меня и стала рядом с девушкой. Та не заметила ее. Я зачарованно посмотрел на ноты и подумал: - Вот странно! Они выглядят совсем новыми! Это были те самые сборники, которые, несмотря на свои пожелтевшие от времени страницы, и теперь украшают полку над нашим фортепиано. " Наконец девушка повернулась к Лесли. Бледное красивое лицо, напоминавшее своими чертами лицо матери, голубые глаза, сверкающие негодованием. - Если вы из агентства, которому нужны фотомодели, - сказала она, едва сдерживая раздражение, - то мой ответ - нет. Благодарю вас, но - нет. Лесли отрицательно покачала головой. - Я не от Конавера, - успокоила она ее. Девушка долго смотрела на мою жену, потом вскочила, рот ее был раскрыт от изумления. - Ты... ты похожа на меня! - прошептала она. - Ты и есть я, так ведь? Лесли кивнула. Взгляд девушки был полон удивления. - Но ты гораздо взрослее! Она стояла наедине со своей нищетой, окруженная мечтами, молча смотрела на мою жену, пытаясь разглядеть свое будущее. В конце концов стена ее упорства рухнула. Обессилев, она опустилась на стул, закрыла лицо руками и разрыдалась. - Помоги мне, - попросила она, - помоги мне, пожалуйста!

Моя жена опустилась на колени возле ребенка, которым она была много лет назад. - Все хорошо, - стала утешать она ее, глядя снизу вверх. - Все будет хорошо. Ты такая счастливая девочка! В самом деле, счастливая! Девушка подняла голову и недоверчиво на нее посмотрела, вытирая слезы руками. - Счастливая? По-твоему, это - счастье? - она почти рассмеялась, сквозь слезы робко проступил луч затеплившейся надежды. - Счастье, дар, привилегия. Ты ведь нашла то, что ты любишь! В твоем возрасте так мало людей это находят. Некоторые вообще не находят никогда. А ты уже это знаешь. -Музыка. Моя жена кивнула, поднялась с колен. - У тебя столько всего есть: есть способности, есть талант, ты любишь свою музыку и упорства тебе не занимать. Ничто не сможет тебе помешать! - Почему я вынуждена жить в такой нищете? Если бы только... это фортепиано... вот, послушай! Она четырежды ударила по клавишам, извлекла четыре пары звуков через октаву. Даже я мог бы сказать, что внутри есть порванные струны. - "Соль-диез" и "ре" вообще не звучат, и совершенно невозможно настроить... - Она в отчаянии стукнула кулачком по пожелтевшим клавишам. - Почему? - Но ты сможешь доказать, что упорство, любовь и трудолюбие помогут тебе подняться над нищетой и безысходностью. И, может быть, в один прекрасный день встретишь такую же бедную девушку. И когда она скажет: "Конечно, тебе просто - ты известная пианистка, ты богата, а мне даже на еду не хватает и заниматься приходится на вот этой рухляди..." - ты сможешь поделиться с ней своим опытом, помочь ей обрести уверенность. Девушка задумалась. - Я ною, - сказала она, - а почему - не знаю. Я ненавижу ныть! - Точно как я, - сказала Лесли. - А я обрету уверенность? Достигну успеха? - спросила девушка. - Выбор за тобой, причем в большей степени, чем ты думаешь. - Лесли бросила на меня взгляд. - Если ты всегда будешь придерживаться того, что для тебя важно, если это будет для тебя настолько важно, что ты готова будешь отдать все свои силы, я обещаю, у тебя будет очень удачная жизнь. Трудная, поскольку мастерства достичь нелегко, но интересная. - А легкая неинтересная жизнь у меня может быть? - Это тоже один из вариантов. В ее глазах промелькнули озорные искорки. - А как насчет легкой счастливой жизни? Они вместе расхохотались. - Это возможно, - сказала Лесли. - Но ты ведь не станешь выбирать легкую жизнь, правда? Девушка посмотрела на нее, кивнула. - Я хочу поступать точно так же, как поступала ты! - Нет, - сказала Лесли с грустной улыбкой. - Тебе придется идти своей собственной дорогой, искать свой путь самой. - Ты счастлива? -Да. - Тогда я хочу поступать так же, как поступала ты. Она внимательно посмотрела на девушку и решилась высказать худшее. - Я не уверена, что ты станешь поступать по-моему. Бывали периоды, когда все было так ужасно, что мне вообще не хотелось жить. Много раз. Не раз я пыталась со всем этим покончить... У девушки перехватило дыхание. - Я тоже! - Я знаю, - продолжила Лесли. - Я знаю как тяжело тебе будет жить дальше. - Но ведь ты это смогла. Как? Лесли отвернулась, ей стыдно было признаться. - Я согласилась работать у Коноверса. Я оставила фортепиано. Девушка вскочила, онемев от изумления, - как ты могла? А как же... любовь и устремленность? Лесли повернулась обратно. - Я знаю, как тебе приходится перебиваться в Филадельфии - спать на автобусной остановке, голодать, чтобы на сэкономленные деньги покупать ноты. Если бы мама узнала, она бы упала в обморок. Ты все время живешь на грани обморока. Девушка кивнула. - Я была такой же, - сказала Лесли. - Затем я потеряла одну из своих работ и денег мне уже совсем перестало хватать, даже если бы я вообще ничего не ела. Я впала в отчаяние, в бешенство, но в конце концов мне пришлось взглянуть фактам в лицо. Мама была права. Я пообещала себе, что поеду в Нью-Йорк только на один год, буду работать день и ночь, экономить каждый цент и заработаю достаточно, чтобы учиться и получить степень магистра... - она оборвала предложение, углубившись в воспоминания. - Но ты вообще ничего не заработала? - Нет... заработала я много. Поначалу волна успеха накрыла меня с головой: работа в качестве модели, затем съемки на телевидении. Через год я уже была в Голливуде, снималась в фильмах по контракту с Twentieth Century-Fox. Но преуспела я не в любимом деле. Я никогда не чувствовала себя вполне удовлетворенной, никогда не принадлежала этому делу полностью. Теперь я могла помогать своей семье, поэтому было непросто все это бросить и вернуться к музыке. Но и остаться в мире кино - это был не мой выбор. Я просто осталась - выбор свершился сам собой. Она на секунду замолчала, припоминая, как все это было. - Ну и поскольку, как ты видишь, мое сердце полностью не принадлежало этому делу, я могла позволить себе лишь некоторый ограниченный успех. Каждый раз, когда он грозил превзойти эту границу, я отказывалась от выгодных ролей, убегала или заболевала - словом, делала что-нибудь, чтобы погубить его. Никогда у меня не было ясной решимости действительно преуспеть. На мгновение стало тихо, обе они задумались над сказанным. - Как я могла быть недовольной, когда со мной происходило столько всего замечательного? Я ни с кем не могла поделиться своим чувством. Я чувствовала себя одинокой и несчастной многие годы. - Лесли вздохнула. - Так что, когда я оставила музыку, я получила столько успеха, сколько смогла его принять. Я получила приключения, испытания, восхищение, возможность многому научиться... - Все это звучит не так уж плохо... - промолвила девушка. Моя жена кивнула. - Я знаю. Именно поэтому так трудно было в этом разобраться, так трудно было все это бросить. Лишь спустя годы я поняла, что когда оставила музыку, то лишила себя возможности жить мирной, радостной жизнью, занимаясь любимым делом. По крайней мере, на долгое время. Я слушал и удивлялся. Только теперь я увидел, как все могло повернуться, чем пожертвовала моя жена, когда оставила музыку и окунулась в ледяную голливудскую карьеру. Девушка совсем смутилась. - Ну хорошо, все это произошло с тобой, но произойдет ли так со мной? Что мне делать? - Только ты одна в целом мире можешь ответить на этот вопрос. Определи, чего ты на самом деле хочешь и поступай в соответствии с этим. Не трать двадцать лет на то, чтобы жить, уклоняясь от выбора своего пути, когда ты можешь прямо сейчас решить и отправиться навстречу тому, что ты любишь. Чего ты на самом деле желаешь? Ответ у нее был готов. - Я хочу учиться. Я хочу достичь совершенства в том, что я делаю, - сказала она. Я хочу подарить миру нечто особенное! - Так и будет. Что еще? - Я хочу быть счастливой. Я не хочу жить в нищете. - Да. Еще? Ей понравилась эта игра. - Мне бы хотелось верить, что у жизни есть какой-то смысл, есть какой-то принцип, который давал бы мне силы как в трудные, так и в радостные минуты. Это не религия, я уже с ней знакома. Нет, правда, - ты задаешь вопрос, и вместо ответа получаешь: "Веруй, дитя мое". Лесли нахмурилась, припоминая. Девушка продолжила, внезапно смутившись. - Мне бы хотелось верить, что в мире есть некто, такой же одинокий, как и я. Мне бы хотелось верить, что мы найдем друг друга и... и полюбим, и никогда больше не будем одиноки! - Послушай, - сказала моя жена. - Все, о чем ты говоришь, все, чему хочешь верить, это все уже так, и есть. Тебе, возможно, понадобится некоторое время, чтобы достичь того или иного, на что-то может уйти немало времени, но от этого все, о чем ты говорила, не перестает быть истинным прямо сейчас! - Даже тот, кого я полюблю? Есть кто-то, кто словно специально для меня создан? Это тоже правда? - Его зовут Ричард. Хочешь с ним познакомиться? - Познакомиться сейчас? - спросила она, в ее глазах вспыхнули огоньки любопытства. Моя жена поманила меня рукой. Я вышел из-за спины девушки, радуясь тому, что этот аспект моей милой Лесли пожелал узнать, кто я такой. Она глядела на меня снизу вверх, не в силах что-нибудь вымолвить. - Привет, - сказал я, сам слегка смущенный. Как странно смотреть в это лицо, так отличающееся от лица женщины, которую я люблю, и в то же время такое же. - Вы такой... настолько... взрослее меня. - Она наконец нашла тактичный способ сказать старый, - К тому времени, когда мы встретимся, ты уже будешь любить гораздо более старых мужчин, - сказал я. - Я не люблю более старых мужчин, - возразила моя жена, обнимая меня за талию. - Я люблю этого мужчину... Девушка смотрела на нас. - Можно мне спросить... вы и в самом деле счастливы вместе? - Она произнесла это так, словно никак не могла в это поверить. - Ты даже не представляешь, как! - сказал я. - А когда я вас встречу? И где? В консерватории? Стоило ли говорить ей правду? О том, что пройдет еще двадцать пять лет? Что она неудачно выйдет замуж и разведется, что в ее жизни будут другие мужчины? Что пройдет еще целых полторы теперешних ее жизни до того момента, когда мы встретимся? Я вопросительно посмотрел на мою жену. - Прежде пройдет еще какое-то время, - сказала она мягко. - О, - вздохнула девушка. Это "пройдет еще какое-то время" сделало ее более одинокой, чем когда бы то ни было. Она повернулась ко мне. - А кем вы стали в своей жизни? - спросила она. - Вы тоже пианист? - Нет, - ответил я. - Я летчик... Она разочарованно посмотрела на Лесли. -... но я учусь играть на флейте. Начинающие флейтисты ее, похоже, не впечатляли. Но она не поддалась разочарованию, и, упорно стараясь увидеть во мне лучшие стороны, живо поинтересовалась: - Чему вы можете научить меня? Что вы знаете? - Я знаю, что мы все - в школе. И у всех нас есть обязательные предметы: Выживание, Питание, Крыша над головой, - сказал я с явным намеком. Она виновато улыбнулась, догадавшись, что я слышал, каким способом она тайно экономит деньги. - Хочешь знать, что я еще знаю? - Что? - Никакие аргументы, ни факты, ни споры не смогут изменить твое мнение. Для нас твои проблемы просты, - любая проблема кажется простой, когда ты уже знаешь, как ее разрешить. Но даже твое собственное будущее "я", материализовавшееся прямо перед тобой из воздуха и рассказывающее тебе слово в слово, что тебя ждет в течение следующих тридцати пяти лет, не сможет изменить твое мнение. Единственное, что сможет его изменить - это твое собственное индивидуальное прозрение! - Этому вы хотите меня научить? - она рассмеялась. - Вся моя семья считает, что я странная и упрямая. Они бы разозлились, узнав, что вы меня поддерживаете. - Как ты думаешь, почему мы пришли к тебе? - спросила Лесли. - Потому что боялись, что я покончу с собой? - спросила девушка. - Потому что, когда ты была в моем возрасте, тебе хотелось, чтобы тебя посетило твое будущее "я" и успокоило тебя, сказало, что все будет в порядке. Так, да? Лесли кивнула. - Я обещаю перенести все трудности, - сказала девушка. - Даже более того, я обещаю, что вы сможете за меня порадоваться, будете мной гордиться! - Я уже горжусь тобой! - сказала Лесли. - Мы оба тобой гордимся. Моя жизнь была в твоих руках, и ты не позволила мне умереть, не бросила все, когда вокруг тебя была сплошная безысходность. Может быть, мы вернулись не затем, чтобы тебя спасти, а затем, чтобы поблагодарить тебя за то, что ты проложила дорогу, сделала возможной нашу с Ричардом встречу и наше совместное счастье. Возможно, мы пришли, чтобы сказать, что мы любим тебя. Мир вокруг нас содрогнулся, серая комната начала терять свои очертания, - нас возвращали обратно. Девушка поняла, что мы ее покидаем, из ее глаз брызнули слезы. - Я вас увижу еще? - Мы надеемся, что да... - проговорила Лесли. На ее глаза тоже навернулись слезы. - Спасибо за то, что вы пришли! - крикнула она нам вдогонку. - Спасибо! Мы, по-видимому, для нее исчезли, поскольку сквозь постепенно проявляющуюся голубизну неба мы видели, как она опустила голову на фортепиано, но уже через мгновение распрямилась, уселась поудобнее на старом стуле и ее пальцы забегали по клавишам.

Серая комната исчезла в фейерверке брызг и реве мотора, когда самолет устремился вверх. Пай убрала руку с рычага газа, устроилась на заднем сидении и наблюдала за нами, выражая всем своим видом теплую симпатию. - У нее была такая трудная жизнь! - сказала Лесли, вытирая слезы. - Она была так одинока! Разве не справедливо, что она должна получить воздаяние за свою смелость и за свой тяжелый труд? - Помни, что она избрала ту жизнь, - сказала Пай. - Она же избрала и вознаграждение за нее. - И вознаграждение? - спросила Лесли. - Разве она не составляет часть тебя прямо сейчас? Конечно, - думал я. - Ее восторг от музыки, ее целеустремленный упрямый характер и даже ее тело, ставшее красивым и завершенным после многих лет настойчивого труда, - разве она не сидит сейчас здесь с нами, когда мы летим? - Думаю, что это так, - ответила Лесли. - Вот интересно было бы узнать, что произошло с ней... - С ней произошло все, - сказала Пай. - Она продолжила занятия музыкой и забросила их, она поехала в Нью-Йорк и не сделала этого, она стала известной пианисткой, она совершила самоубийство, она стала преподавателем математики, кинозвездой, политическим деятелем, послом Соединенных Штатов в Аргентине. На каждом повороте нашей жизни, каждый раз, когда мы принимаем решение, мы становимся родителями всех наших последующих воплощений в будущем. Ты - лишь одна из ее дочерей. Я выровнял полет гидроплана на высоте нескольких сотен футов над водой и отвел рычаг газа в обычное для маршевого полета положение. Не нужно набирать высоту, если можно совершить посадку где угодно в мире. Под нами проносились всевозможные рисунки, напоминающие бесконечные переплетающиеся дорожки под водой. - Запутано, не правда ли? - спросил я. - Это подобно гобелену, - сказал Пай. - Ниточка за ниточкой: вначале все просто. Но сотки длиной в один метр, - и все становится довольно сложным. - Ты скучаешь по своим предыдущим воплощениям? - спросил я у нашего гида. - Ты скучаешь по нас? Она улыбнулась. - Как я могу скучать по вас, если мы никогда не разлучаемся. Я не живу в пространстве-времени. Я всегда с вами. - Но ведь у тебя есть тело, Пай, - сказал я. - Оно вполне может быть не таким как наше, но ему свойствен определенный вид, некоторый размер... - Это не так. У меня нет тела. Вы просто замечаете мое присутствие и предпочитаете воспринимать меня в телесном облике. Вы могли бы избрать множество других способов восприятия, каждый из которых может быть удобным, но ни один из них не соответствует реальности. Лесли повернулась и посмотрела на нее. - Какие более высокие способы восприятия мы могли избрать? Я обернулся тоже и увидел бело-голубую звезду, излучающую чистый свет. Казалось, у нас в кабине засияла вольтова дуга. Все вокруг озарилось ослепительным блеском. Мы отпрянули. Я плотно закрыл глаза, но свет по-прежнему проникал в них. Затем сияние прекратилось. Пай коснулась наших плеч, и мы снова смогли видеть. - Извините меня, - сказала она, - как это неразумно с моей стороны! Вы не можете меня видеть такой, каковой я являюсь, вы не можете прикоснуться ко мне в моем подлинном виде. Мы не можем общаться с помощью слов и рассказать о том, как все есть в действительности, потому что язык не может описать... С моей точки зрения, произносить Я и не подразумевать при этом вы-мы-все-посути-Одно - означает говорить неправду. Однако, если мы будем молчать, мы упустим возможность побеседовать. Лучше уже врать из самых лучших побуждений, чем молчать, не говоря ничего... Мои глаза все еще были ослеплены ее светом. - Боже мой, Пай, когда же мы научимся этому? Она засмеялась. - Вы уже являетесь этим. Вам пришлось хорошенько потрудиться, когда вы начинали жить в пространстве-времени, чтобы научиться не проявлять свой свет! Я был более озадачен, чем когда-либо раньше. Меня беспокоила наша зависимость от этой женщины. Какой бы доброй она ни выглядела, она могла управлять нашими жизнями. - Пай, когда мы желаем покинуть тот мир, в котором живут наши двойники, что нам делать с самолетом, чтобы он унес нас оттуда? - Гидроплан вам вообще не нужен. И рисунки на воде тоже. Вы создаете их в своем воображении и делаете с ними все что пожелаете. Поэтому ваш мир кажется вам таким, каким вы его вообразили себе. - Ты хочешь сказать, что я воображаю, как моя рука тянется к рычагу газа? Как я могу перемещать руку по направлению к рычагу, если я нахожусь в каком-то другом мире? Как я могу быть в двух мирах сразу? Если бы ты не помогла нам, мы бы навсегда остались в 1952 году! - Вы не находитесь одновременно в двух мирах, вы одновременно пребываете везде. И вы сами приводите в движение свои миры, а не они управляют вами. Вы хотите еще попробовать? Лесли коснулась моего колена и взялась за рычаги. - Давай я попробую, солнышко, - сказала она. - Говори, куда лететь. Я уселся поглубже в свое кресло и закрыл глаза. - Прямо вперед, - сказал я, чувствуя себя глупо. С таким же успехом я мог сказать "Прямо вверх". Мотор мерно погудел еще некоторое время. Затем для меня в темноте возникло внезапное ощущение цели, хотя я ничего не видел. - Поверни вправо, - сказал я. - Еще вправо. Когда она поворачивала, я почувствовал, что где-то поблизости находится много самолетов. Вскоре я заметил две тонкие ниточки светящегося тумана. Одна из них тянулась вертикально, другая - горизонтально. Мы подлетали слева к центру того места, где они пересекались. - О'кей. Иди на снижение. Крест становился все ближе и все отчетливее. - Начинай посадку. Чуть-чуть левее... Картина в моем уме была теперь так же отчетлива и реальна, как стрелки приборов на щите управления. Каким настоящим кажется то, что мы воображаем себе! - Еще немножко ниже, - сказал я. - Мы над посадочной полосой, как раз над ее осевой линией. Снова чуточку влево. Вот мы уже готовы коснуться, правда? - Осталось несколько футов, - сказала Лесли. - Да. Все готово. Сбрасывай газ, - сказал я. Я услышал, как волны начали стучать по килю нашего гидроплана и открыл глаза, чтобы увидеть, как среди брызг исчезнет один мир и появится другой. Некоторое время все двигалось в кромешной тьме. Затем бледные серебристые очертания стали вырисовываться из темноты. Мы остановились. Наш самолет стоял на широкой бетонированной площадке... воздушной базы! Голубые сигнальные огни по краям, взлетные полосы вдали. Реактивные истребители, стоящие рядами, отражали серебристый лунный свет. - Где мы? - прошептала Лесли. Истребители, стоявшие ровными рядами друг за другом, были северо-американскими Сабриджет F-86F. Я сразу же понял, где мы. - База воздушных сил "Вильяме", Аризона. Школа пилотов истребителей. Это 1957 год, - пробормотал я. - Я, бывало, прогуливался здесь по ночам, чтобы быть поближе к самолетам. - Почему мы говорим шепотом? - спросила она. В этом момент патрульный джип полиции Воздушных Сил показался из-за крайнего самолета и направился к нам. Он замедлил скорость, завернул за истребитель, стоящий справа от нас, и остановился. Мы не могли ведеть полицейских, но слышали их голоса. - Прошу прощения, сэр, - сказал кто-то, - не покажете ли вы мне свое удостоверение? Затем прозвучал тихий голос, всего несколько слов, которых мы не расслышали. - Полицейский разговаривает там со мной, - сказал я Лесли. - Я помню этот случай... - Все в порядке, сэр, - послышался снова голос полицейского. - Мы просто проверяем. Вы вне подозрений. Через мгновение джип отъехал назад, водитель перешел на другую передачу и нажал на газ. Машина выехала из-за самолета. Если водитель и заметил нас, то не подал вида. Прежде, чем мы успели о чем-то подумать, фары, как два сияющих солнца, ослепили наши глаза. - ОСТОРОЖНО, - закричал я, но было уже слишком поздно. Лесли пронзительно вскрикнула. Джип несся прямо на нас, проехал сквозь нас, ни о чем не подозревая, и помчался дальше, набирая скорость. - О, - сказал я с облегчением, - я забыл. Извини. - К этому трудно привыкнуть! - сказала она, переводя дыхание. Из-за крыла самолета показалась фигура человека. - Кто там? С вами ничего не случилось? - спросил он. На нем был темный нейлоновый полетный костюм и куртка. Он тоже казался туманным призраком при свете луны. На куртке были нашиты эмблема летчика и желтые шевроны второго лейтенанта. - Ты иди, -прошептала Лесли, - а я останусь здесь. - Я кивнул и обнял ее. - Со мной все в порядке, - сказал я, подходя к нему. - Можно к тебе присоединиться? - Я улыбнулся, когда снова заговорил по-кадетски после всех этих лет. - Кто это? И почему только он задает такие трудные вопросы? - Сэр, - ответил я, - я - второй лейтенант Ричард Д. Бах! А-О, три-ноль-восемь, ноль-семь, семь-четыре, сэр! - Майз, это ты? - хихикнул он. - Нашел место дурачиться! Фил Майзенхольтер, - думал я. - Какой прекрасный это был друг! Через десять лет его F-105 подобьют во Вьетнаме. Он погибнет. - Это не Майз, - ответил я. - Это Ричард Бах, ты-из-будущего, через тридцать лет после сегодняшней нашей встречи. Он уставился на меня сквозь темноту. - Кто, кто? Когда мы привыкнем к таким встречам, думал я, такие вопросы не будут вызывать у нас удивления. - Я - это ты, лейтенант. Я - это ты, который прожил чуточку больше, чем ты сейчас. Я - это тот, кто сделал все те ошибки, которые ты собираешься сделать, и все же както выжил. Он подошел ближе ко мне, рассматривая меня во тьме и все еще думая, что я его разыгрываю. - Я буду делать ошибки? - спросил он с улыбкой. - В это трудно поверить. - Если хочешь, называй их неожиданными возможностями чему-то научиться. - Я думаю, что я смогу обойтись и без них, - сказал он. - Ты уже совершил одну большую ошибку, - настаивал я. - Ты пошел служить в армию. Ты бы проявил сообразительность, если бы сразу бросил это дело. Не просто сообразительность. Ты бы проявил мудрость, если бы бросил. - Хо! - воскликнул он. - Я только что закончил летную школу! Я все еще не могу поверить в то, что я - пилот Воздушных Сил, а ты мне говоришь, чтобы я ушел из армии? Хорошо, ничего не скажешь. А что еще ты знаешь? - Если он решил, что я играю с ним, очевидно, он согласился включиться в игру. - Слушай, - сказал я, - насколько я помню, в прошлом я думал, что использую Воздушные Силы для того, чтобы научиться летать. В действительности же Воздушные Силы использовали меня, хотя я об этом не знал. - Но я ведь знаю это! - запротестовал он. - И, между прочим, я люблю свою страну, и если где-то нужно будет сражаться за ее свободу, я хочу быть там! - Помнишь лейтенанта Вьетта? Расскажи мне о нем. Он бросил на меня тяжелый косой взгляд. - Его звали Вьятг, - поправил он. - Он был инструктором по наземной части полетных занятий. Что-то случилось с ним в Корее, и он слегка помешался. Он стал перед аудиторией и написал большими буквами на доске: УБИИЦЫ. Затем он повернулся к нам лицом, которое напоминало улыбку смерти, и сказал: "Это вы!" Его звали Вьятт. - А знаешь, чему тебя научит твое будущее, Ричард? - сказал я. - Ты скоро обнаружишь, что лейтенант Вьятт был самым здравомыслящим человеком, которого ты когда-либо встречал в Воздушных Силах. Он покачал головой. - Знаешь, - сказал он, - иногда я пытаюсь представить, какой могла бы быть моя встреча с тобой, разговор с человеком, которым я стану через тридцать лет. И ты совсем на него не похож. Нисколечко! Он гордится мной! - Я тоже горжусь тобой, - сказал я. - Но по иным причинам, чем те, о которых ты думаешь. Я рад за тебя, потому что знаю, что ты поступаешь наилучшим образом, насколько позволяют тебе твои знания. Но я не горжусь тем, что твои знания позволят тебе добровольно убивать людей, расстреливая ракетами и поливая напалмом с бреющего полета деревни, в которых находятся испуганные женщины и дети. - Черта с два я буду это делать! - запротестовал он. - Я буду на своем истребителе защищать от нападений с воздуха другие самолеты! Я не сказал ни слова. - Да, я хочу участвовать в воздушной защите... Я просто смотрел на него в темноте. - Да ведь я служу своей стране и делаю все, что... - Ты можешь служить своей стране десятью тысячами других способов, - сказал я. - Скажи мне, почему ты здесь? Хватит ли у тебя честности признаться себе в этом? Он колебался. - Я хочу летать. - Ты знал как летать до того, как поступил на службу в Воздушные Силы. Ты мог летать на Лайнер Кабах и Чесснах. - Но ведь они не так... быстры. - И не напоминают картинки на рекламных плакатах, правда? Чессны не похожи на те самолеты, которые показывают в боевиках? - Нет, - ответил он в конце концов. - Так почему ты здесь в таком случае? - В них что-то такое могущественное... - Он спросил себя мысленно, действительно ли он предельно искренен в своих словах. - В этих истребителях есть что-то. Какая-то красота, которой нет больше нигде. - Расскажи мне об этой красоте. - Красиво то, что... достигает совершенства. Когда летишь на этом самолете... - Он любовно постучал по крылу Сабра. - Да, когда я лечу на нем, я не барахтаюсь в грязи, я не привязан к рабочему столу, к своему дому и ничему другому на земле. Я могу лететь быстрее звука на высоте сорок тысяч футов - ни одно другое живое существо не может подниматься так высоко. Очень редко кто может. Что-то во мне знает, что мы не земные существа, оно говорит мне, что мы беспредельны. И самое близкое этой истине из всего того, что я могу пережить, - это полет на одном из этих самолетов. Именно так. Вот почему я всегда был неравнодушен к скорости, ослепительному блеску и ярким вспышкам. Я никогда не выражал это словами, никогда не думал об этом. Я просто чувствовал это. - Я ненавижу, когда они навешивают на самолеты бомбы, - сказал он. - Но я ничего не могу с этим поделать. Если бы не они, такие машины никогда не были бы созданы. Без тебя, думал я, война была бы невозможна. Я протянул руку к Сабру. До этого дня я считаю его наикрасивейшим самолетом, который когда-либо был создан. - Прекрасно, - сказал я. - Это приманка. - Приманка? - Истребители - это приманка, а ты - рыбка. - А где же крючок? - Крючок погубит тебя, когда ты столкнешься с ним, - сказал я. - Крючок состоит в том, что ты, Ричард Бах и человек, несешь личную ответственность за каждого мужчину, женщину и ребенка, которых ты убьешь с помощью этой вещицы. - Погоди! Я не ответственен, я не имею никакого отношения к тем, кто принимает такие решения! Я выполняю приказы... - Приказы не снимают с тебя ответственности, Воздушные Силы не оправдывают твоих поступков, война не является предлогом. Каждое убийство будет преследовать тебя до самой смерти. Каждую ночь ты будешь просыпаться с криком, убивая во сне каждого человека снова, и так будет повторяться без конца. Он заупрямился. - Послушай. Если у нас не будет Воздушных Сил и на нас нападут... Я защищаю нашу свободу. - Ты сказал, что ты оказался здесь, потому что хочешь летать, и потому что самолеты красивы. - Мои полеты защищают мою страну... - В точности так же говорят другие. Русские солдаты, китайские солдаты, арабские солдаты. Любые защитники любой страны. Их научили верить В Нас Которые Правы. Они считают, что нужно Защищать Родину, Отечество от ТЕХ. Но ТЕ для них - это ты, Ричард! Его заносчивость внезапно исчезла. - Помнишь детские самолетики? - спросил он почти умоляющим голосом. - Множество моделей аэропланов и крохотного меня, который летел в каждом из них. Помнишь, как я взбирался на дерево и подолгу смотрел вниз? Я был птицей, которая хотела летать. Помнишь, как я прыгал с трамплина в воду и представлял себе, что лечу? Помнишь первый подъем в воздух на "Глоуб Свифте" Пола Маркуса? Я еще долго не мог прийти в себя после этого. Я никогда больше не был таким, как прежде! - Так все было спланировано, - сказал я. - Спланировано? - Как только ты научился смотреть, появились рисунки. Как только ты стал понимать слова, появились истории и песни. Как только ты научился читать, пришли книги, девизы и лозунги, а затем флаги, боевики, статуи, традиционное воспитание, уроки истории. Ты должен был присягать в верности, отдавать честь флагу. Появились Мы и Они. И Они ударят по Нам, если Мы не будем в готовности, подозревая, устрашая, вооружаясь. Выполняй приказы, делай то, что тебе говорят, защищай свою сторону. Сначала они поощряли мальчишеский интерес к движущимся машинам: автомобилям, кораблям, самолетам. Затем они собрали всю самую великолепную технику в одном месте - в армии, которая имеется у любой страны. А потом сажают любителей автомобилей в танки, каждый из которых стоит миллионы долларов, любителей кораблей - в атомные подводные лодки, а будущим пилотам - таким, как ты, Ричард, - предлагают самые быстрые в истории человечества самолеты, будто они - это то, что ты всегда хотел. И ты теперь носишь этот блестящий шлем с козырьком и пишешь свое имя на кабине истребителя! Они продолжают обрабатывать тебя дальше: Готов ли ты? Достаточно ли ты уже зачерствел? Они восхваляют тебя. Элита! Летчик-ас. Они обшивают тебя флажками, приклеивают эмблемы на все карманы, полоски на погоны, дают тебе красивые медали за то, что ты в точности выполнял приказы тех, у кого в руках все нити. На рекламных плакатах соблюдается правило: "Ни одного слова правды!" На них изображены реактивные истребители. Но рядом не написано так: "Кстати, если тебя не убьют, когда ты будешь в воздухе, ты умрешь, распятый на кресте собственной личной ответственности за тех, кого ты убил". На этот раз наживку проглотил ты, Ричард, а не одураченная толпа. И ты гордишься этим. Гордишься, как напыщенная свободная рыбешка в опрятной голубой униформе, попавшаяся на крючок этого самолета. Тебя тянут на леске к твоей смерти, твоей собственной благодарной, гордой, почетной, патриотической, бессмысленной, глупой смерти. И Соединенным Штатам на это наплевать, и Воздушным Силам, и генералам, которые отдают приказы, - тоже наплевать. Единственный, кто позаботится о том, чтобы ты действительно убил тех, кого ты собираешься убить, - это ты. Ты убьешь их всех вместе с их семьями. Довольно красиво, Ричард... Я развернулся и направился прочь, оставив его стоять возле крыла истребителя. Неужели пропаганда так влияет на судьбы, думал я, что их уже никак нельзя изменить? Изменился бы я, прислушался бы к этим словам, если бы был сейчас на его месте? Он не повысил голоса и не окликнул меня. Он заговорил снова так, будто не заметил, что я ухожу. - Что ты имеешь в виду, когда говоришь, что я несу ответственность? Какое странное чувство! Я разговариваю с собой, но мой ум не повинуется моему желанию измениться. Только в короткий миг вечности, который существует в нашем настоящем, мы можем преобразить свою жизнь. Если мы чуть-чуть промедлим, выбор будет делать уже кто-то другой. Я вслушивался, чтобы расслышать его слова. - Сколько человек я убью? Я снова вернулся к нему. - В 1962 году тебя пошлют в Европу в составе 478-й дивизии тактических истребителей. События будут называться "Берлинский кризис". Ты запомнишь маршруты к одной главной и двум второстепенным целям. Есть довольно большая вероятность, что через пять лет ты сбросишь водородную бомбу на Киев. Я наблюдал за ним. - Этот город известен прежде всего своими издательствами и киностудией, но целью для тебя будет железнодорожный вокзал в центре и станкостроительные заводы на окраинах. - Сколько человек...? - В ту зиму в Киеве будет проживать девятьсот тысяч жителей, и если ты последуешь приказу, те несколько тысяч, которые выживут, всю оставшуюся жизнь будут сожалеть, что не погибли тоже. - Девятьсот тысяч жителей? - Вспыльчивость политиков, гордость нации, которая поставлена на карту, безопасность свободного мира, - продолжал я, - один ультиматум следует за другим... - Сброшу ли я... сбросил ли я бомбу? Он был напряжен, как сталь, вслушиваясь в свое будущее. Я открыл рот, чтобы сказать "нет", чтобы сообщить ему, что Советы пошли на уступки. Но вдруг все во мне затряслось от ярости. Какой-то другой "я" из иного параллельного мира, в котором случилась эта страшная бойня, схватил меня за горло и заговорил в исступлении резким, как бритва, голосом, отчаянно стремясь к тому, чтобы его услышали. - Конечно же, сбросил. Я не задавал вопросов, точно так же, как ты! Я думал, что если начинается война, Президент располагает всеми известными фактами, он примет правильное решение и будет ответственным за него в полной мере. Я никогда, вплоть до самого взлета с бомбой на борту не задумывался над тем, что Президент не может быть ответственным за то, что я ее сброшу, потому что Президент даже летать на самолете не умеет. Я старался сдерживать себя, но не мог. - Президент не отличит кнопку запуска ракеты от рулевой педали. Главнокомандующий не может завести мотор, он не в состоянии даже выехать на взлетную полосу - без меня он был бы безобидным дурачком из Вашингтона, а мир по-прежнему продолжал бы свое существование без его ядерной войны. Но, Ричард, этот дурачок приказал мне! Он не знал, как убить миллион людей, поэтому я сделал это за него! Не бомба была его оружием, - я был его оружием! Я никогда не вникал в это тогда. Ведь сбросить бомбу могут лишь несколько человек, а без нее война была бы невозможна! Сможешь ли ты поверить мне, когда я скажу, что я уничтожил Киев, что я кремировал девятьсот тысяч его жителей, потому что какой-то сумасшедший... приказал мне сделать это? - Лейтенант стоял с открытым ртом, наблюдая за мной. - Разве в Воздушных Силах тебе преподают этику? - прошипел я. - У тебя был когда-либо курс, который назывался бы Ответственность пилотов самолетов-истребителей? Такого курса у тебя не было и никогда не будет! В Воздушных Силах учат так: выполняй приказы, делай то, что тебе говорит твоя страна, и не думай, правильно это или нет. Тебе не скажут, что тебе всю жизнь придется жить со своей совестью и отвечать перед ней за все свои правильные и неправильные поступки. Ты выполнил приказ и сжег Киев, а через шесть часов парень, который бы тебе очень понравился, пилот по имени Павел Чернов, выполнил свой приказ и кремировал Лос-Анджелес. Все умерли. Если, убивая русских, ты погибаешь сам, - зачем вообще их убивать? - Но ведь я... я поклялся, что выполню приказ! Внезапно безумец отпустил мое горло и исчез, исполненный отчаяния. Я снова заговорил спокойно. - Что они сделают с тобой, если ты спасешь миллион жизней, если ты не последуешь приказу? - спросил я. - Тебя назовут неумелым пилотом? Отдадут под трибунал? Приговорят к смерти? Будет ли это хуже, чем все то, что ты сделаешь с Киевом? Он долго смотрел на меня молча. - Если бы ты мог сказать мне что-то главное, и если бы я пообещал это помнить, что бы это было? - спросил он наконец. - Ты бы сказал, что тебе стыдно за меня? Я вздохнул, внезапно почувствовав усталость. - О, малыш, мне было бы намного проще, если бы ты просто-напросто отгородился и настаивал на том, что ты прав и всего лишь выполняешь приказы. И почему ты мне кажешься таким славным парнем? - Потому, что я - это вы, сэр, - ответил он. Я почувствовал прикосновение к своему плечу и увидел блеск золотистых волос при свете луны. - Ты не представишь меня? - спросила Лесли. Тени сделали ее волшебницей в ночи. Я сразу выпрямился, улавливая ее намерение. - Лейтенант Бах, - сказал я, - познакомься с Лесли Парриш. Это твоя родная душа, твоя будущая жена, та женщина, которую ты искал и которую найдешь после многих приключений и перед началом самых лучших из них. - Здравствуй, - сказала она. - Я... о!.. здравствуйте, - сказал он, заикаясь. - Ты говоришь... моя .жена ?! - Это время может прийти, - сказала она тихо. - Вы уверены в том, что речь идет обо мне? - Сейчас где-то живет молодая Лесли, - сказала она. - Она начинает свою карьеру и размышляет о том, кто ты, где ты и когда вы встретитесь... Молодой человек был поражен, когда увидел ее. Многие годы она снилась ему, он любил ее и знал, что гдето в этом мире она ждет его. - Я не могу в это поверить, - сказал он. - Вы из моего будущего? - Из одного из твоих будущих, - ответила она. - Но как нам встретиться? Где вы сейчас? - Мы не можем встретиться, пока ты служишь в армии. А в некоторых будущих мы вообще никогда не встретимся. - Но если мы с вами родные души, - мы должны встретиться! - воскликнул он. - Родные души рождаются для того, чтобы провести жизнь вместе! Она отступила от него назад. Всего один маленький шаг. - Мы можем и не встретиться. Никогда она еще не выглядела более прекрасной, чем теперь, - подумал я. - И как сильно он захотел устремиться в будущее, чтобы найти ее! - Я не думаю, что что-то может... какая сила может помешать встрече родных душ? - спросил он. Говорила ли это моя жена или какая-то другая Лесли из иного пространства-времени? - Мой дорогой Ричард, - сказала она, - мы не встретимся в том будущем, в котором ты сбросил бомбу на Киев, а твой русский друг-летчик разбомбил Лос-Анджелес. Студия "ХХ Century-Fox", где я буду в то время работать, находится меньше чем в миле от эпицентра взрыва. Я буду мертва уже через секунду после того, как взорвется первая бомба. Она повернулась ко мне, и в глазах у нее промелькнул ужас, ведь нашей осмысленной совместной жизни могло бы и не быть. Ведь существуют такие будущие, кричало ее другое "я"... две половинки встречаются не всегда! Я сразу же оказался рядом с ней, моя рука обнимала ее и прижимала к себе до тех пор, пока страх не рассеялся. - Мы не можем изменить это, - сказал я. Она кивнула в знак согласия, и когда волнение покинуло ее, произнесла раньше, чем я успел об этом подумать: - Ты прав, - говорила она с грустно, повернувшись лицом к лейтенанту. - Это не наш выбор. Выбрать должен ты. Все, что мы могли сказать, было сказано. Все, что мы знали, теперь он знал тоже. Где-то в нашем одновременном с ней будущем Лесли сделала так, как сказала Пай. Настало время покинуть этот мир, и, закрыв глаза, она вообразила себе тот другой мир, мир рисунков на поверхность воды, а затем толкнула вперед рычаг газа Сиберда. Ночное небо, истребители, база Воздушных Сил, на территории которой мы были, и лейтенант, кричащий нам вслед: "Подождите!"... Боже мой, - думал я. - Женщины, дети и мужчины, влюбленные и пекари, актрисы, музыканты, комедианты, врачи и библиотекари - лейтенант убьет их всех без всякого сожаления, следуя приказу какого-то Президента. Маленькие щенята, птицы, деревья, цветы и фонтаны, книги, музеи и картины - он сожжет это все, и даже свою единственную, и мы ничего не можем сделать, чтобы остановить его. Он - это я, и я не могу остановить его! Лесли прочла эту мысль и взяла меня за руку. - Ричард, дорогой, послушай. Возможно, мы не смогли помочь ему, - сказала она. - Но может быть и так, что это получилось.

Лесли передвинула ручку газа вперед, и Ворчун стал плавно подниматься в небо. Футах в ста над водой она сбросила газ, уменьшила скорость и перешла в горизонтальный полет. Нас окружало ясное чистое небо, внизу искрилась прозрачная вода, но в кабине мрачной тучей повисло отчаяние - как могут разумные человеческие существа воевать, уничтожая друг друга? Мы словно впервые увидели все безумие войн, и та мрачная покорность, с которой мы прежде принимали их возможность в нашей жизни, разлетелась вдребезги. - Пай, - сказал я наконец, - почему из всех участков бесконечного узора, на которых можно приземлиться, мы выбрали именно эти эпизоды нашего прошлого? Почему именно Лесли у фортепиано и Ричард - рядом с боевым самолетом? - Может быть, вы сами ответите? - спросила она, адресуя вопрос к нам обоим. Я мысленно просмотрел эти два эпизода. Что в них общего? - Они оба были очень молоды и растерянны? - Перспектива? - подсказала Лесли. - В жизни каждого из них настал момент, когда нужно было вспомнить о силе выбора... Пай кивнула. - Вы оба правы. - И цель этого путешествия, - спросил я, - в том, чтобы научиться использовать перспективу? - Нет, - ответила она, - никакой цели нет. Вы попали сюда случайно. - Ну да! - не поверил я. - Вы не верите в случайность? Тогда вам придется поверить в то, что вы сделали это сами. - Ну уж я-то сюда точно курса не прокладывал... - сказал я уверенно и повернулся, чтобы посмотреть на Лесли. Между собой мы часто шутили, что Лесли, которая на земле способна заблудиться в трех соснах, гораздо лучше меня ориентируется, когда мы поднимаемся в небо. - Штурман - я, - сказала она и улыбнулась. - Ей кажется, что она шутит, - сказала Пай. - Но без нее ты бы сюда не смог попасть, Ричард. Ты это знаешь? Я кивнул. - Среди нас двоих именно я очарован экстрасенсорными способностями, идеями о путешествиях вне тела, жизни после смерти. Я страница за страницей изучаю книги на эту тему, зачитываюсь до поздней ночи. Лесли книг почти не читает, зато она читает мысли и видит будущее... - Ричард, это вовсе не так! Я скептик, и ты это знаешь! Я всегда скептически относилась к твоим иным-мирам... - Всегда! - заметила Пай. - Ну... Иногда он бывает прав, - признала Лесли. - Бывает так, что ему приходит в голову какая-то необычная идея, а через неделю или через год то же самое открывают ученые. Поэтому я научилась относиться с определенным уважением даже к самым сумасшедшим из его теорий. Мне нравятся те причудливые формы, которые иногда принимает ход его мыслей, даже если наука никогда с ним не согласится. В его точке зрения часто присутствует какое-то особое очарование. Но сама я всегда руководствовалась лишь практическими соображениями... - Всегда? - спросил я. - А... это не считается, - сказала она, прочитав мои мысли. - Я тогда была маленькой девочкой. И мне все это не понравилось, поэтому я перестала этим пользоваться! - Лесли говорит, что ее интуиция была настолько сильной, что ей становилось просто страшно, - прокомментировала Пай. - Тогда она решила подавить ее и с тех пор изо всех сил старается, чтобы она снова не вырвалась на свободу. Трезвомыслящие скептики не любят пугать себя необычными способностями. - Мой дорогой штурман, - сказал я, - какие могут быть сомнения! Ведь когда исчез Лос-Анджелес, это не ты, а я хотел вернуться обратно в наш мир. И не я могу подвинуть вперед воображаемую ручку газа, а ты! - Что за глупости, - запротестовала Лесли. - Я бы никогда не смогла управлять гидросамолетом, да и вообще никогда бы не села в самолет, если бы не ты. И поездка в Лос-Анджелес была твоей идеей... Что правда, то правда. Именно я уговорил Лесли оставить дом и цветы и направиться в Спринт Хилл. Но идеи - это наш духовный рост и радость, наши находки и разочарования. Из ниоткуда приходят вопросы и дразнят нас; заманчивые ответы пляшут там, впереди, призывая нас разгадывать то, -как-то выразить это, пойти сюда, поступить так, помочь тому. Никто из нас не может устоять перед идеями. И тут же мне захотелось узнать, почему так. - Пай, откуда приходят идеи? - спросил я. - Влево на десять градусов, - ответила она. -. Не понял? - переспросил я. - Нет, я говорю потен. Просто они... появляются в самые неожиданные моменты. Почему? - В этом узоре содержится ответ на любой твой вопрос, - пояснила она. - Поверни влево, теперь уже на двадцать градусов, и иди на посадку. С нашим столь продвинутым духовно другом я чувствовал себя как когда-то с летными инструкторами - пока они были со мной на борту, я не боялся проделать даже самый рискованный трюк. - О'кей, Буки? - спросил я жену. - Ты готова? Она кивнула, предвкушая новое приключение. Я развернул гидроплан так, как велела Пай, убедился, что шасси убрано, закрылки выпущены, уменьшил обороты двигателя. - Два градуса вправо, выровняйся над этой яркой желтой полосой, следуй по ней вперед... добавь чуть-чуть газа, - выдавала инструкции наш гид наконец: - Здесь! Точно! Место, куда мы попали, было похоже на гигантскую адскую кухню. В печах бушевало и ревело пламя, чудовищных размеров ковши с расплавом, подвешенные к мостовым кранам, плыли, тяжело покачиваясь, под самой крышей. - О, Боже... - вырвалось у меня. По ближайшему проходу подкатила небольшая электротележка, с нее спрыгнула и направилась к нам стройная девушка в комбинезоне и защитной каске. Если она и поздоровалась, то ее слова утонули 6 грохоте металла и реве пламени. Котел накренился и из изложницы позади девушки брызнули мириады зеленых искр, превратив ее для нас на мгновение в силуэт. Это была девушка хрупкого телосложения с ярко-голубыми глазами; из-под каски струились белокурые локоны. - Неплохое местечко, правда? - прокричала она вместо приветствия. По ее голосу можно было сказать, что она гордится этим заводом. - Они скорее всего вам не понадобятся, - добавила она, протягивая нам защитные каски, - но если начальство заметит, что вы без касок... - Она усмехнулась и чиркнула пальцем по горлу. - Но мы же не можем коснуться... - начал было я. Она покачала головой. - Все в порядке, здесь вы это можете. И конечно же, мы не только смогли взять каски в руки, но они пришлись нам как раз в пору. Она махнула рукой, мол, следуйте за мной. Я взглянул на Лесли: кто эта незнакомка? Она, прочитав мои мысли, пожала плечами и отрицательно покачала головой - я не знак). - Скажите, а как вас зовут? - крикнул я вдогонку. Девушка остановилась от неожиданности. - Вы придумали для меня столько всяких имен! Но все они уж больно официальные! - Она пожала плечами и улыбнулась. - Зовите меня Тинк! Она проворно вела нас к железной лестнице, рассказывая по ходу дела, что происходит вокруг. - Сначала руда поступает по транспортерам в грохоты, установленные снаружи, потом проходит промывку и попадает в главный бункер... Мы с Лесли вопросительно посмотрели друг на друга. Она говорит с нами так, как будто считает, что мы в курсе того, что здесь происходит. -... откуда попадает в одну из плавильных печей - на этом этаже их двадцать пять - и плавится при температуре в три тысячи градусов. Затем подвесной кран доставляет ковши с расплавом вот сюда. - О чем ты нам рассказываешь? - спросил я. - Если вы пока повремените с вопросами, - сказала она, - то, вероятно, на большинство из них я отвечу по ходу рассказа. - Но мы не... Она указала рукой. - По пути расплав проходит продувку ксеноном, а затем выливается в эти изложницы. Их стенки покрыты слоем порошкового хондрита толщиной в 20 микрон. - Она улыбнулась и подняла руку, предупреждая наш вопрос. - Нет, хондрит нужен не для того, чтобы способствовать кристаллизации, просто так легче извлекать слитки из изложницы! Слитки эти были не из стали, а из какого-то стекла. Остывая, они из оранжевых постепенно становились прозрачными. Рядом целая команда промышленных роботов подобно гранильщикам алмазов превращала эти почти невидимые блоки в бруски, кубы и ромбоиды. - Здесь блоки проходит огранку и их заряжают энергией, - пояснила Тинк, когда мы пробегали мимо, - каждый по-своему, разумеется... Вместе с нашим загадочным экскурсоводом мы поднялись по винтовой лестнице в шлюзовую камеру. - А вот и последний этаж. - С особой гордостью произнесла она. - Вот то, что вы так хотели увидеть! Мы шагнули вперед. Двери перед нами автоматически распахнулись, потом так же автоматически закрылись за нашей спиной. Грохот стих. Здесь стояла абсолютная тишина, вокруг было чисто, каждая вещь - на своем месте. От одной стены до другой тянулись рабочие столы, покрытые мягким фетром. На каждом из них покоился отполированный кристалл - скорее нечто нерукотворное, чем изделие тяжелой промышленности. Люди за столами работали молча и сосредоточенно. Что это - сборный цех космического центра? Мы замедлили шаг и остановились возле стола, за которым во вращающемся кресле сидел здоровенный молодой парень. Он внимательно изучал кристалл размером больший, чем я, закрепленный в установке, похожей на ультрасовременный револьверный станок. Вещество было таким прозрачным, что его едва можно было различить - скорее намек на некий объем в пространстве, - но его грани восхитительно сверкали. В кристалле мы увидели сложное переплетение разноцветных лучей, эдакую сеть из светящихся ниточек, словно внутри него были спрятаны мини-лазеры. Парень нажал на какие-то клавиши установки, и в кристалле что-то едва заметно изменилось. Я коснулся руки Лесли, показал на кристалл и озадаченно кивнул, пытаясь припомнить. Где мы все это раньше видели? - Он проверяет, все ли соединения завершены, - прошептала Тинк. - Если пропустить хоть одну ниточку, весь блок пойдет в брак. Услышав ее слова, парень обернулся и увидел нас. - Привет! - сказал он так, словно мы были его старыми друзьями. - Рад вас видеть. - Привет, - ответили мы. - Мы знакомы? - спросил я. Он улыбнулся, и сразу мне понравился. - Знакомы? Да. Хотя ты вряд ли помнишь меня. Мое имя Аткин. Однажды я был твоим авиамехаником, в другой раз - твоим Дзэн-мастером... Нет, не думаю, что ты помнишь. - Он пожал плечами, - все это было неважно. Я запнулся, пытаясь найти слова. - А чем... чем ты сейчас здесь занимаешься? - Смотрите сами. - Он указал на окуляры прибора, установленного рядом с кристаллом. Лесли прильнула к ним. - Вот это да! - произнесла она. - Что там? - Это... это не стекло, Ричи. Это - идеи! Словно паутина - они все взаимосвязаны! - Расскажи мне. - Здесь нет слов, - объяснила она. - По-моему, каждый должен выразить их словами сам, как может. - А какие бы слова ты подобрала? Попробуй, скажи. - Ах! - восторженно воскликнула она. - Только посмотри на элю! - Скажи, - попросил я. - Пожалуйста. - Хорошо. Я попробую. Здесь о том... как трудно сделать правильный выбор и как важно поступать наилучшим, по нашему мнению, образом... и о том, что мы на самом деле знаем, как лучше всего поступать! - Она извинилась перед Аткином. - Я знаю, что передаю содержание не совсем точно. Ты не прочел бы нам этот серебристый кусочек? Аткин снова улыбнулся. - У тебя очень хорошо получается, - сказал он, заглянув в соседнюю пару окуляров. -Здесь сказано: Небольшая перемена сегодня приведет нас в совершенно другой завтрашний день. Тех, кто выбирает высокий, трудный путь, ждет щедрая награда, но она долгие годы останется в скрытом виде. Каждый выбор совершается нами вслепую, не задумываясь, и окружающий нас мир не дает никаких гарантий. Следом за этим, видишь? Единственный способ навсегда избежать пугающего нас выбора - это покинуть общество и стать отшельником, но такой выбор испугает любого. А это связано вот с чем: Мы творим свой характер, когда следуем своему высшему чувству правильного, когда верим в идеалы, не будучи уверенными, что они оправдают наши надежды. Одна из задач, которую нам предстоит решить во время наших приключений на этой земле, - это стать выше безжизненных систем - войн, религий, наций, разрушений, - перестать быть их частью, и вместо этого реализовать свое истинное "Я", которое известно каждому из нас. - А вот, Ричи, послушай это, - сказала Лесли, вглядываясь в кристалл. - Никто не сможет решить проблемы человека, проблема которого в том, что он не хочет, чтобы его проблемы решились. Я правильно поняла? - спросила она Аткина. - Абсолютно! - подтвердил он. Она снова прильнула к окуляру, обрадовавшись, что начала понимать. - Несмотря на то, как много мы умеем, сколь многого заслуживаем, мы никогда не достигнем лучшей жизни, пока не сможем ее представить и не позволим себе жить именно так. Боже, это истинная правда! - Вот на что похожа идея, когда мы закрываем глаза и думаем о ней! - она с восторгом улыбнулась Атеину. - Тут все целиком, все связи, ответы на любые вопросы относительно этой идеи. Можно следовать цепочке связей в любую сторону. Это великолепно! - Благодарю, - сказал Аткин. Я повернулся к нашему экскурсоводу. - Тинк! -Да? - Идеи приходят к нам из литейного цеха? С металлургического завода? - Они не могут быть сделаны из воздуха, Ричард, - сказала она серьезно, - и сахарную вату мы использовать не можем! Человек доверяет свою жизнь тому, во что он верит. Его идеи должны поддерживать его, они должны выдерживать груз вопросов, которые он задает самому себе, плюс бремя сотен, тысяч, десятков тысяч критиков, циников и любителей разрушать. Идеи человека должны вынести тяготы всех последствий, к которым они приведут! Я окинул взглядом огромный зал, сотни столов, покачал головой. Да, это правда, что лучшие идеи всегда приходят к нам в готовом, завершенном виде, но я не готов был принять мысль о том, они приходят к нам из... - Плохо, когда мы отказываемся от того, во что верим, - сказала Тинк, - но еще хуже, когда идеи, которым мы верим всю свою жизнь, оказываются ложными. - Она посмотрела на меня, нахмурившись, и сказала решительно и четко: - Разумеется, они приходят из литейного цеха! Только они не из стали. Сталь бы не выдержала. -Это замечательно! - воскликнула Лесли, снова углубившись в чтение кристалла. Она была похожа на капитана подводной лодки у перископа. - Вот, послушай: Успех - элю потея плюс воплощенный выбор. Оглянись вокруг: все, что ты видишь, к чему можешь прикоснуться руками, когда-то было лишь невидимой идеей, пока некто не воплотил ее в жизнь. Какая мысль! Когда альтернативные мы из других воображаемых пространств-времен нуждаются в нашей помощи, мы не можем передать им деньги, но в наших силах передать им идеи, которые они смогут плодотворно использовать, если пожелают. Она уступила мне свое место и повернулась к Аткину. - Я поражена, - сказала она. - Здесь... все так точно выражено, так хорошо продумано! - Мы стараемся, - скромно ответил он. - Над этим блоком пришлось поработать. Это основополагающая едея - она называется Выбор. Если в такой идее будет дефект, человеку придется в своей жизни забросить все, пока он не разберется, в чем дело. А смысл нашей работы не в том, чтобы вас остановить, она в том, чтобы помочь вам двигаться вперед. Я прильнул к окулярам. Его голос доносился до меня все глуше и глуше - настолько захватила мое внимание картина внутри кристалла. Она была странной и в то же время знакомой. Странной - потому что хитросплетение цветных лучей и сверкающих плоскостей моментально превращалось в готовую мысль. Знакомой - потому что я был уверен, что уже видел все это, лежа с закрытыми глазами, когда вдруг в голове, словно падающая звезда, вспыхивает новая идея. А ведь мы набрасываем на идеи сети, - подумал я. - Все что угодно: от Единой Теории Поля до проклятия, от элементарного гвоздя до орбитальной станции, все, что можно выразить на любом языке: на арабском, зулу, на языке математики, музыки, искусства, все, что можно аккуратно записать, небрежно застенографировать или выбить на камне - все это сеть, наброшенная на некоторую идею. Мое внимание привлекло фиолетовое мерцание, и я попытался как можно лучше высказать эту идею вслух. - Неприятности - это не самое плохое, что может с нами произойти. Хуже всего, когда с нами НИЧЕГО не происходит! Я справился у Аткина: - Похоже? - Слово в слово, - ответил он. А там, в кристалле, фиолетовый сменился темно-синим. - Легкая жизнь ничему нас не учит. А главное - то, чему мы в итоге научились, что познали и как выросли. - Точно, - подтвердил Аткин. Я увидел изумительную полоску, проходящую через алмазную грань: - В своей жизни мы можем найти себе оправдание, а может - здоровье, любовь, понимание, приключения, богатство и счастье. Мы создаем свою жизнь силой своего выбора. Мы чувствуем себя совершенно беспомощными, когда уклоняется от возможности сделать выбор, когда не хотим строить свою жизнь сами. - Ты это говорила молодой Лесли! Третий уровень соединял две эти плоскости и, казалось, усиливал всю конструкцию. Каждому из нас при рождении дают глыбу мрамора и инструменты, чтобы превратить ее в статую. Рядом парила такая мысль: Мы можем таскать эту глыбу за собой, так ни разу ее и не коснувшись, мы можем раздробить ее в мелкую крошку, мы можем создать из нее великий шедевр. Параллельно этому: Нам оставлены примеры, созданные всеми другими прожитыми жизни: завершенные и незавершенные, ведущие нас и предупреждающие об опасностях. Диагональ, соединяющая последнее и первое: В конце, когда наша скульптура уже почти завершена, мы можем навести последний глянец, отполировав то, что начали многие годы назад. Именно тогда у нас появляется возможность шагнуть далеко вперед, но для этого необходимо видеть сквозь внешние ограничения возраста. Я молча вчитывался, чувствуя себя пчелой, пьющей нектар из цветка. Мы сами создаем окружающий нас мир. Мы получаем именно то, что заслуживаем. Как же мы можем обижаться на жизнь, которую создали для себя сами? Кого винить, кого благодарить, кроме самих себя! Кто, кроме нас, может изменить ее, как только пожелает? Я повернул окуляры и увидел, что во все стороны расходятся следствия. Даже самая прекрасная ц мощная идея совершенно бесполезна до тех пор, пока мы не решим ею воспользоваться. Разумеется, подумал я. Самое интересное в идеях - это попробовать их на деле. В тот момент, когда мы собственными руками запускаем ее в жизнь, она превращается из "а-что-если" в лодку, несущую нас в отважное и захватывающее плавание по бурной реке. Как только я отошел от окуляров, кристалл снова превратился в загадочное произведение искусства. Я чувствовал, что в нем таится большая сила, но уже утратил радость понимания скрытого в ней смысла. Если бы эта идея появилась в моем уме, она не вылетела бы так скоро. -... так же, как звезды, планеты и кометы притягивают к себе пыль, - рассказывал Лесли Аткин, довольный, что можно поговорить с кем-нибудь, кому так нравится его работа, - так мы являемся центрами мысли и притягиваем к себе идеи всех видов и масштабов: от интуитивных озарений до таких сложных мысленных систем, что на их проработку требуется несколько жизней. Он повернулся ко мне. - Закончил? Я кивнул. Тогда он без особой церемонии нажал на своей машине -какую-то клавишу и кристалл исчез. Прочитав на моем лице изумление, он пояснил: - Он не исчез. Перешел в другое измерение. - Пока вы здесь, - сказала Тинк, - может быть вы хотели бы что-то передать другим аспектам вашего "Я"? Я моргнул. - Что ты имеешь в виду? - Что могло бы пригодиться им в их мире из того, чему вы научились? Если бы вы хотели изменить чью-либо жизнь, подарить кому-нибудь замечательную мысль, как бы она звучала? Мне в голову пришел афоризм: Нет такого несчастья, которое не могло бы стать благославением, и нет такого благославения, которое не могло бы обернуться несчастьем. Тинк глянула на Аткина и гордо улыбнулась. - Какая прекрасная мысль, - сказала она, - а вам самим она пригодилась? - Пригодилась? - воскликнул я. - Да на ней уже вся краска стерлась - так часто мы ею пользуемся. Теперь мы уже не спешим с выводами - что хорошо, а что плохо. Наши несчастья оказались едва ли не лучшим из того, что было в нашей жизни, а то, что мы считали подарком судьбы, на самом деле оказалось худшим. - А что значит лучшее и худшее? - спросил как бы мимоходом Аткин. - Лучшее - это то, что надолго делает нас счастливыми, худшее - то, что надолго делает нас печальными. - А сколько это времени - "надолго"? - Годы. Целая жизнь. Он молча кивнул. - Где вы берете свои идеи? - спросила Тинк. На ее лице появилась улыбка, но я почувствовал, что это очень важный для нее вопрос. - А ты не будешь смеяться? - Нет, если это не будет смешно. - Их приносит фея сна, - сказал я. - Идеи приходят, когда мы крепко спим или когда едва проснулись и еще не в силах что-либо записать. - А еще есть ванная фея, - подхватила Лесли, - фея прогулок, фея долгих поездок, фея плавания, садовая фея. Лучшие мысли приходят в самые невероятные моменты времени - когда мы насквозь промокли или перемазались в грязи, а под рукой, конечно же, нет записной книжки. Словом, когда их труднее всего записать. Но они так много для нас значат, что почти каждую из них нам удается сохранить. Если когда-нибудь мы встретим нашу дорогую фею идей, мы просто задушим ее в объятиях - вот как мы ее любим! Тут Тинк закрыла лицо руками и разрыдалась. - О, спасибо, спасибо вам! - сказала она, всхлипывая. - Я так стараюсь помочь... Я вас тоже очень люблю! Я остолбенел. - Так ты и есть фея идей? От кивнула, не отрывая рук от лица. - Здесь всем руководит Тинк, - тихо произнес Аткин, выставляя свою установку в исходное состояние. - Она очень серьезно относится к своей работе. Девушка вытерла слезы кончиками пальцев. -Я знаю, вы зовете меня разными глупыми именами, - сказала она, - но главное, что вы прислушиваетесь. Вы удивляетесь, - почему, чем больше идей вы используете, тем больше их к вам приходит? Да потому, что фея идей знает, что она для вас что-то значит! А раз так, то и вы для нее значите немало. Я говорю всем, кто здесь работает, что мы должны отдавать все самое лучшее, потому что эти идеи не просто витают в нуль-пространстве, они приходят к людям! - Она достала носовой платок. - Простите, что я расплакалась. Не знаю, что это на меня нашло. Аткин, забудь об этом... Он посмотрел на нее без улыбки. - Что забыть, Тинк? Она повернулась к Лесли и принялась горячо объяснять. - Вы должны знать, что каждый из работающих на этом этаже по крайней мере в тысячу раз умнее меня... - Все дело в очарованно, - сказал Аткин. - Все мы были учителями, нам нравится эта работа и подчас мы не так уж плохо с ней справляемся, но никто из нас не может придать идее такого очарования, как Тинк. А без него даже самая превосходная идея во Вселенной так и останется мертвым стеклом, и никто к ней не прикоснется. Но. когда к вам приходит идея, посланная феей сна, она настолько очаровательна, что от нее просто невозможно отказаться, и идея отправляется в жизнь, изменяя миры. Эти двое нас видят, - подумал я, - значит они - это мы из альтернативной жизни, те, которые выбрали другие пути на карте судеб. Все же как-то не верилось. Фея идей - это мы? Неужели другие уровни нашего "я" многие жизни шлифуют знание, доводя идеи до кристальной ясности, надеясь, что мы увидим и воспользуемся ими в нашем мире? В этот момент к нам подкатил маленький робот, державший в манипуляторах новый кристалл, под тяжестью которого поскрипывали амортизаторы. Он осторожно установил кристалл на стол Аткина, дал два негромких звонка, и укатил вдоль по проходу. - Отсюда, - поинтересовался я, -... все идеи? Изобретения? Ответы? - Не все, - сказала Тинк. - Есть ответы, которые вы получаете сами на основе собственного жизненного опыта. Отсюда приходят только самые странные, самые неожиданные, те, на которые вы наталкиваетесь, когда освободитесь от наваждения повседневности. Мы просто просеиваем бесчисленные возможности и отбираем из них те, которые вам понравятся. - А идеи рассказов? - спросил я. - Идеи книг? Чайка Джонатан тоже пришла отсюда? - Рассказ о чайке для тебя был просто идеален, - нахмурилась она, - но ты только начинал тогда писать и ничего не хотел слушать. - Тинк, я слушал! Ее глаза вспыхнули. - И он еще говорит, что слушал! Ты хотел писать, но только чтобы в твоих произведениях не было ничего слишком необычного. Я из сил выбилась, пытаясь привлечь твое внимание! - Из сил выбилась? - Пришлось подействовать на твою психику, - сказала она, и в ее голосе послышалось огорчение. Я этого страшно не люблю. Но если бы я тогда не прокричала тебе в ухо название, если бы не прокрутила весь сюжет, словно фильм перед носом, бедный Джонатан был бы обречен! - Ты не кричала. - Да, но ощущение у меня было именно такое после всех попыток до тебя достучаться. Значит тогда я слышал голос Тинк! Это было очень давно, темной ночью. Никакого крика, просто совершенно спокойный голос произнес: "Чайка Джонатан Ливингстон". Поблизости никого не было, и я до смерти перепугался, услышав этот голос. - Спасибо, что ты в меня верила, - сказал я. - Пожалуйста, - ответила она, смягчившись. Она посмотрела на нас торжественно. Мы помахали рукой и комната растаяла, сменилась уже знакомым хаосом. В следующее мгновение мы, как и следовало ожидать, оказались в кабине самолета, отрывающегося от поверхности воды. Рука Лесли лежала на рукоятке газа. Первый раз с тех пор, как началось это необычное путешествие, мы улетали с чувством восхищения, а не печали. - Пай, как здорово! - воскликнула Лесли. - Спасибо тебе за эту радость! - Мне приятно, что я смогла так вас порадовать перед тем, как я вас покину. - Ты нас покидаешь? - спросил я, вдруг забеспокоившись. - На некоторое время, - ответила она. - Вы знаете, как найти те аспекты себя, с которыми вы хотите встретиться, те места, где можно чему-то научиться. Лесли умеет возвращаться в самолет, когда это нужно, и ты, Ричард, тоже это сумеешь, когда научишься доверять своему внутреннему чувству. Больше вам наставник не нужен. Она улыбнулась, как улыбаются летные инструкторы, отправляя своих учеников в первый самостоятельный полет. - Возможностей - бесконечность. Выберете самое для вас важное, доверьтесь этому, исследуйте это вместе. Мы еще встретимся. Улыбка, лазерно-синяя вспышка, и Пай исчезла.