Ричард Бах. "Дар крыльев" Письмо богобоязненного человека Я не могу больше молчать. Кто-то должен сказать вам, людям, летающим на самолетах, как мы все устали от ваших бесконечных разговоров о полетах, о том, как прекрасно летать, от ваших приглашений прийти в воскресенье после обеда и совершить с вами небольшой полет просто для того, чтобы увидеть, что это такое.  Кто-то должен сказать вам наш ответ: "Нет, мы не придем к вам в святое воскресенье или в любой другой день, чтобы подняться вверх на одном из ваших опасных ящиков".  Наш ответ:  "Нет, мы не думаем, что летать так прекрасно". Ответ, который вы услышите от нас, заключается в том, что мир был бы гораздо лучше, если бы братья Райт разбили свои ненормальные планеры и никогда не придумали бы "китти хок".  Мы можем уступить только самую малость – мы простим любого человека за то, что он сворачивает с пути истинного, когда только-только начинает заниматься тем, что, по его мнению, просто развлечение. Но непрерывное ежедневное рвение миссионеров, которое мы видим у вас, – это уже слишком. И вот точное слово: миссионеры. Кажется, вы думаете, что в вашем метании по небу есть что-то святое, но ни один из вас не знает, как по-детски это все выглядит для нас, остальных, у которых есть некоторое чувство ответственности за наши семьи и наших близких.  Я бы не писал так, если бы ситуация улучшалась. Но она становится все хуже и хуже. Я работаю на мыловаренном заводе; это хорошая и надежная работа, у нас хороший профсоюз и льготы при выходе на пенсию. Люди, с которыми я работал, были достойными и ответственными людьми, но теперь из нас шести, работавших в дневной смене у цистерны Номер Три, пять стали жертвами этого безумия полетов. Я – единственный, кто остался нормальным человеком. Пол Вивер и Джерри Маркус бросили работу неделю назад. Они ушли вместе, чтобы заняться перевозкой рекламных щитов на самолетах.  Я их просил, я их ругал, я напомнил им финансовую сторону жизни... Зарплата, трудовой стаж, профсоюз, пенсия... Но я разговаривал словно со стенами. Они знали, что потеряют деньги ("...Сначала", – сказали они. "Пока вы не разоритесь", – ответил я им). Но им так понравились полеты, что ради них они были готовы просто развернуться и уйти с завода... А ведь они проработали на нем пятнадцать лет!  Все, что я мог вытянуть из них, пытаясь получить объяснение, было заявление, что они хотят летать, и какой-то странный взгляд, говоривший, что я не пойму, почему.  И я не понимаю. У нас так много общего, мы были лучшими друзьями, пока не появился этот "летный клуб" или что-то в этом роде, который, словно плут, прошелся по людям на заводе. Пол и Джерри бросили кружок игры в шары в тот самый день, когда они присоединились к "летному клубу". Они до сих пор не вернулись, и я не думаю, что когда-нибудь вернутся.  Вчера, в дождь, я не пожалел времени и пришел на жалкую полоску травы, которую они называют аэродромом, чтобы поговорить с парнем, возглавляющим "летный клуб". Я хотел сказать ему, что он разбивает семьи и жизни по всему городу и что если у него есть хотя бы какое-нибудь чувство ответственности, то он должен понять намек и убраться. Именно тогда мне пришло в голову слово "миссионер", и я не вкладываю в него никакого положительного смысла. Миссионером дьявола я называю этого человека за все то, что он сделал.  Он находился под большим навесом и копался в одном из самолетов.  – Может быть, вы не знаете, что вы делаете, – сказал я, – но с тех пор, как вы пришли в наш город и основали ваш "летный клуб", вы полностью изменили жизнь многих людей. Думаю, что сначала он не увидел, как я сердит, потому что спокойно ответил:  – Я просто подал идею. Они сами увидели, что такое полет, – он говорил так, словно считал нормальным, что так много жизней было изломано.  На взгляд ему было лет сорок, но я могу поклясться, что он старше. Он даже не прекратил свою работу, чтобы поговорить со мной. Самолет, у которого он возился, был сделан из полотна, простого старого тонкого полотна, покрашенного так, что оно было похоже на металл.  – Мистер, вы тут ведете дело, – резко сказал я, – или управляете какой-то церковью? Благодаря вам люди бегают тут и ожидают воскресенья, чтобы прийти сюда, с таким нетерпением, с каким они никогда не ожидали воскресенья, чтобы прийти в церковь. Благодаря вам говорят вслух о том, что они были "близко к Богу", те люди, которые ни разу не произнесли слова "Бог" за все время, которое я их знаю, а для большинства из них – это вся жизнь.  Кажется, он наконец начал понимать, что я не очень доволен им и что я думаю, что ему лучше уехать.  – Я извиняюсь за них, если вы хотите, – сказал он. Я с трудом его расслышал. Он забрался под приборную доску своего самолетика и начал снимать один из циферблатов.  – Некоторые из новых студентов немного увлекаются. Нужно время, чтобы они научились иногда не говорить вслух то, что думают. Но они правы, конечно, И вы тоже. Полеты – это как религия.  Он выпрямился на мгновение, порылся в ящике с инструментами, ища отвертку с меньшей ручкой, и улыбнулся мне приводящей в ярость и уверенной улыбкой, которая ясно говорила, что он не собирался уезжать даже по просьбе ответственных людей.  – Я думаю, поэтому я своего рода миссионер.  – Ну, это уж слишком, – сказал я. – Я достаточно много для одного раза услышал о том, что полет возносит к Богу.  Вы когда-нибудь видели Бога на его троне, мистер? Вы когда-нибудь видели, как ангелы порхали вокруг вашего игрушечного самолета?  Я задал этот вопрос, чтобы встряхнуть его, сбить с него спесь.  – Нет, – ответил он. – Никогда не видел Бога на троне или ангелов с белыми крылышками. И никогда не разговаривал с летчиками, которые бы их видели. – Он опять залез под приборную доску. – Как-нибудь, когда у вас будет время, мой друг, я смогу рассказать вам, почему люди говорят о Боге, когда они начинают летать на самолетах.  Он попал в ловушку, попытавшись выпроводить меня. Теперь я могу загнать его в угол, согласившись его выслушать, и он сможет лишь промямлить:  – ...ну... да...  Его нечленораздельное бормотание докажет, что он может быть проповедником Евангелия с таким же успехом, как и рабочим у цистерны на мыловаренном заводе.  – Начинайте прямо сейчас, мистер Летун, – сказал я. – Прямо сейчас. Я весь превратился в слух.  Я не стал утруждать себя и рассказывать о том, что я присутствовал на всех церковных собраниях, которые проводились за последние тридцать лет, и что я знаю о Боге и Библии больше, чем он может узнать о них за тысячу лет на своем жестяном самолетике. Мне даже было немного жаль его, потому что он не знал, с кем говорит. Но он сам со своим глупым "летным клубом" напросился на это.  – Хорошо, – сказал он. – Давайте потратим минутку и определимся, о чем будет наши беседа. Давайте вместо слова "Бог" говорить "небо". Небо – это, конечно, не Бог, но для тех, кто любит летать, оно может быть символом Бога, и, если подумать, – это не такой уж плохой символ.  Если вы пилот самолета, то очень хорошо чувствуете небо. Небо всегда есть там, вверху... Его нельзя спрятать, убрать, привязать или взорвать. Небо просто есть, признаем мы это или нет, смотрим мы на него или пет, любим мы его или ненавидим. Оно есть – большое и безмолвное. Если вы не понимаете его, небо кажется вам очень таинственным, не правда ли? Оно всегда в движении, но оно никогда не исчезает. Оно не замечает ничего, не похожего на него. – Он наконец вытащил циферблат, но беседу не прекратил.  – Небо всегда было и всегда будет. Небо не может неправильно понять, не может ранить чувства, оно не требует, чтобы мы делали что-то каким-то особым образом и в особое время. Так что это не такой уж плохой символ Бога, не так ли?  Он словно говорил сам с собой, разъединяя проводки и высвобождая циферблат, проделывая все очень медленно и аккуратно.  – Это довольно плохой символ, – сказал я, – потому что Бог требует...  Нет, подождите, –  Я подумал, что он почти смеется надо мной. –  Бог ничего не требует, пока мы ничего не просим. Но как только мы хотим что-то узнать о нем, мы сразу натыкаемся на требования, правильно? Так же и с небом. Небо не требует от нас ничего, пока мы не хотим узнать его, пока мы не хотим летать. Но как только мы захотели, возникают всяческие требования и законы, которым нам приходится повиноваться.  Кто-то однажды сказал, что религия – это способ найти правду, и это неплохое определение. Религия летчика – это полет... Полет – это способ узнать небо. И летчику приходится подчиняться законам. Я не знаю, что вы называете законами вашей религии, но законы нашей называются аэродинамикой". Следуйте им, работайте с ними, и вы полетите. Если вы не руководствуетесь ими, никакие слова и выспренные фразы ничего не значат... Вы никогда не оторветесь от земли.  Тут я его поймал.  – А как насчет веры, мистер Летун? У человека должна быть вера...  – Забудьте об этом. Важно только следовать законам. О, думаю, вам нужно иметь только веру, достаточную для того, чтобы сделать первую попытку, но "вера" – это не то слово. "Желание" это звучит точнее. Вам нужно достаточно сильно хотеть узнать небо, чтобы испробовать на себе законы аэродинамики, увидеть, как они работают, Но главное – это следовать им, верите вы в них или нет.  Существует, например, закон неба, который гласит, что если вы поедете на этом самолете сквозь ветер со скоростью 45 миль в час, опустив хвост, и если у него будет нужный вес, он полетит. Он просто оторвется от земли и начнет свое путешествие в небо. Есть множество других законов, которые исходят из этого, но это самый основной. Вам не нужно верить в него. Вам просто нужно попробовать разогнать самолет до скорости 45 миль в час, и вы сможете сами во всем убедиться. Проделав это достаточно много раз, вы сможете удостовериться, что закон срабатывает всегда. Законам все равно, верите ли вы в них или нет. Они просто всегда срабатывают.  На вере вы не доберетесь никуда, но на знании, на понимании вы сможете достичь того, чего хотите. Коли вы не понимаете закон, значит, рано или поздно вы нарушите его, а когда вы нарушаете законы аэродинамики, вы очень быстро покидаете небо.  Он вылез из-под приборной доски, улыбаясь, словно собирался привести мне особенно хороший пример. Но он не сделал этого.  – Да, и нарушение закона для летчика может быть тем, что вы называете "грехом". Вы могли бы даже дать определение греха как "нарушение Закона Бога". Но если говорить о моем понимании вашего греха, то это что-то неясное и плохое, что вы обязаны не делать но причинам, которые вы не очень хорошо понимаете. При полетах не возникает вопроса о том, что такое грех. Это ясно отпечатано в мозгу каждого летчика.  Если вы нарушите законы аэродинамики, если вы попытаетесь придать угол набегания потока 17 градусов крылу, которое срывается при 15 градусах, вы очень скоро оторветесь от Бога. Если вы не покаетесь и не придете в гармонию с аэродинамикой как можно быстрее, вам придется понести наказание – например, оплатить огромный счет за ремонт самолета – перед тем, как вы опять когда-либо подниметесь в небо. При полетах вы обретаете свободу только тогда, когда подчиняетесь законам неба. Если вам не хочется им подчиняться, вы будете прикованы к земле на всю оставшуюся жизнь. А для летчиков это то, что мы называем "адом".  Дыры в религиозном учении этого человека были такие большие, что в них мог бы проехать грузовик.  – Все, что вы делайте, – сказал я, – это берёте, слова из церковного писания и заменяете их вашими словами о полетах! Все, что вы делаете.  – Точно. Символ неба не совершенен, но его намного легче понять, чем интерпретацию Библии большинством людей. Когда какой-нибудь летчик срывается в штопор с верхушки петли, никто не говорит, что это случилось по воле небес. Тут нет ничего таинственного. Парень просто нарушил законы правильного полета, придав слишком большой угол набегания потока на крыло при том весе, который имел его самолет, и пошел вниз. Он согрешил, можете вы сказать, но мы не считаем, что это плохо, мы не забрасываем его за это камнями. Это была просто глупая проделка, которая показывает, что ему еще нужно кое-чему научиться.  Когда пилот возвращается на землю, он не грозит небу кулаком... Он злится на себя за то, что не выполнял правила. Он не просит у неба милости, он просто опять поднимается вверх и исправляет свою ошибку. Может быть, чуть больше воздушная скорость при начале петли. И прощение приходит тогда, когда он исправляет ошибку. Его прощение в том, что он сейчас в гармонии с небом и что его петли удачны и красивы. А для пилота быть в гармонии с небом, знать его законы и подчиняться им – это и есть "рай"...  Он взял с лавки новый циферблат и залез обратно в самолет.  – Можно продолжать говорить об этом так долго, как хотите, – сказал он. – Люди, которые не знают законов неба, скажут, что только чудо может поднять большой тяжелый самолет над землей, когда его не поднимают ни веревки, ни провода. Но это для них чудо только потому, что они не знают неба. Летчик не думает, что это волшебство.  И летчик, летающий на самолетах с моторами, когда видит, как планер набирает высоту, хотя у него нет никакого двигателя, не говорит: "Вот чудо". Он знает, что нилот планера изучил небо действительно тщательно и внедряет свои знания в практику.  Возможно, вы не согласитесь с нами, но мы не поклоняемся небу как чему-то сверхъестественному. Мы не считаем. что нам нужно создавать идолов и делать им жертвоприношения. Мы думаем, что нужно просто понимать небо. Мы знаем, что законы существуют и как их можно применить, как нам можно найти гармонию с ними, чтобы обрести свободу. А это великая радость. Поэтому новичок опускается и говорит, что он был близок к Богу. – Он присоединял проводки, внимательно их осматривая, к новому циферблату.  – Когда летчик-студент начинает понимать законы и видеть, что они работают на него, как и на всех остальных пилотов, ему это доставляет радость, и он с нетерпением ждет возвращения в аэропорт. Ждет так, как, может быть, священники желали бы, чтобы их паства ждала прихода в церковь... Ждала, чтобы узнал, что-то новое, что-то, что приносит радость и раскрепощение и освобождает от цепей земли. Летчик, изучающий небо, учится, он счастлив, и каждый день для него – воскресенье. Не такие ли чувства должен испытывать тот, кто посещает церковь?  Наконец я поймал его.  – Значит, ваша "религия" утверждает, что пилоты не жалкие грешники, на голову которых вскоре упадет проклятье, ад и огонь?  Он опять улыбнулся своей приводящей меня в бешенство улыбкой, которая не дала мне удовольствие почувствовать, что он ненавидит меня.  – Ну, нет, пока они не сорвутся в штопор из петли... Он закончил работать в самолете и выкатил его из-под навеса на солнечный свет. Тучи на небе рассеивались.  – Знаете, я думаю, что вы язычник, – сказал я, влив в эти слова так много яда, как только мог. Я надеялся, что его убьет молния и этим докажет, какой он закоренелый язычник.  – Я вам вот что скажу, – ответил он, – мне нужно в этом самолете проверить стрелку-указатель разворота. Почему бы вам просто не решить попробовать? Мы бы сделали один короткий полет над полем, и вы сами смогли бы решить, язычники мы или сыны Господа.  Я сразу понял его замысел... Вытолкнуть меня из самолета, когда мы поднимемся, или свалиться в воздушную яму и разбиться вместе из-за ненависти ко мне.  – Ну, нет, вам это не удастся. Вы меня не поднимете в этом гробу! Я вас раскусил. Вы – язычник, вы будете жариться в адском пламени!  Он ответил так, словно говорил скорее с собой, чем со мной... Так тихо, что я едва расслышал его:  – Нет, если я буду подчиняться законам.  Он залез в маленький полотняный самолетик и завел мотор.  – Вы уверены, что не хотите полететь? – спросил он, перекрикивая шум двигателя.  Я не удостоил его ответом, и он отправился летать один.  Так слушайте же меня, вы, те, кто летает, кто говорит о "знании неба" и "законах аэродинамики". Если небо – это Бог, то оно – тайна, оно – ярость, однажды оно повергнет вас молниями и несчастьями на землю и заставит вас страдать за ваше богохульство. Спуститесь вниз с неба, вернитесь к разуму и не просите нас больше присоединяться к вам по воскресеньям. Воскресенье – это время для молитвы. Помните это.